Храм свт.Феодосія ЧернігівськогоХрам свт.Феодосія Чернігівського
тел. 066-996-2243
 
День за днем
Про важливе
Бібліотека
Недільна школа
Милосердя
Сервіси сайту
Главная >> Статьи >> Книжная полка >> Владимир Трубинов. Сердце сокрушенно (ч.5)

Владимир Трубинов. Сердце сокрушенно (ч.5)

Сердце сокрушенно
Читайте также:

 

Эти публикации из замечательного блога Владимира Трубинова.
Большая часть сообщений принадлежит ему, некоторая часть - ссылки на других блогеров или мысли достаточно известных людей, имена которых указаны.

Бог обращается к человеку шепотом любви, если он не услышан, то голосом совести,
а если человек не слышит голоса совести, Бог обращается через рупор страданий

Жизнь одна

Всего лишь четыре разноцветных кусочка у меня на ладони. А сколько было еще?
Вот валяются они передо мной, перебираю их, пытаясь составить узор своей жизни, но цельной картины пока не получается.
Кто-то может сказать: зачем ворошить прошлое и выносить это на всеобщее обозрение, нужно жить одним днем и хранить это где-то глубоко.
Забыть все беды, неудачи, падения и болезни, наслаждаться тем, что дает настоящее: летом, солнцем, июньским дождем.
Любить сейчас, общаться с друзьями, делать то, к чему призван.

Все так, но отчего-то память все чаще возвращается на берег горной и чистой реки, слушает голос воды на перекатах, видит всплески рыбы на вечерней заре.
Все чаще вижу лица соседей по палате и монастырских собратьев.

Жизнь - это не только то, что мы видим и ощущаем сейчас, но и то, что мы помним и бережно храним в своем сердце.
Реальность иногда страшна и безобразна.
Бывает так, что нет сил жить дальше.
И тогда приходит помощь из прошлого: люди, которых всегда люблю, и образы, которые никогда не гаснут.
Может, это кому-то будет полезно....

Жизнь первая

Накрыла голову волна давления, который день живу как в тумане.
Но через этот туман особенно ясно встают и проходят перед глазами дни моей жизни - точнее жизней - настолько они разные.

Просыпаюсь в доме, в котором родился, рано утром.
Окно открыто, на занавесках играет солнце, птицы сходят с ума, заливаются таким переливом, который бывает только в раю.
А еще лают собаки, мычат коровы, поют петухи, гудят пчелы и шмели, и тревожно трубят гуси.
Каждый звук запечатлевается ярко и выпукло, чтобы жить во мне во все оставшиеся дни.
Но это еще не все: за перегородкой у русской печи гремит чугунами и ухватами бабушка, что-то напевая под нос. Она печет хлеб.
Наша деревня приютилась среди тайги и гор, отрезана от всего мира быстрой чистой рекой, так что там нет ни электричества, ни магазина, ни пекарни, ни каких других благ цивилизации.
Я даже помню ткацкий станок, который занимал половину нашей горницы.
На нем бабушка ткала льняные полотнища, которые ранней весной расстилали на косогорах, на таявший снег, чтобы они стали белыми.
Двор полон всякой живности и почему-то все птицы и звери начинали рождаться и выводиться в одно время.
На улице еще было холодно, а посему всех новорожденных приносили в дом, как в Ноев ковчег.
Я помню первое ощущение, еще без картинки: на моем лбу - нежный каракуль ягненка, с которым мы зачем-то бодались.
Или просыпаешься с утра, смотришь на пол, а там гусыня с важным видом прогуливает своих желтых, пушистых гусят.
В прихожей брыкается теленок, ягнята по хозяйски бродят по всему дому.
Это не считая кошек и котят, которых всегда было много.
Итак, пробудившись, я слушаю некоторое время музыку утра, а потом бегу к бабушке.
Она еще не старая, стройная, с большими крепкими руками, в ситцевом фартуке и таком же платке месит тесто, вылепливает какие-то пироги, плюшки, шанежки.
Мне, конечно, не терпится, я прошу свою любимую лепешку.
Бабушка берет сковородку, протирает ее маслом, бросает на нее кусок теста и ставит все это под огонь. Русская печь большая, дрова горят где-то у задней стенки, а пламя стелется по потолку ее, потом заворачиваясь в трубу. Вот под этим пламенем и оказывается моя лепешка.
Через пять минут все готово.
Обжигаюсь, перекидываю ее с ладони на ладонь, пока немного не остынет, а потом наливаю себе теплого парного молока и иду на крыльцо завтракать.
Что может быть вкуснее домашнего хлеба с молоком?

Дни как-то меньше запомнились.
Одно только помнится: все время проводили в тайге, на реке, на косогорах, которые были красными от земляники. Воля вольная!

Но я всегда ждал вечера, когда бабушка засветит керосиновую лампу с круглым отражателем, возьмет свою прялку, закрутит веретено и будет долго рассказывать разные истории и сказки, где быль и выдумка переплетались дивно, и рождалось какое-то несказанное полотно. Это я не у Пушкина взял, а из жизни...
Если есть во мне малый дар слова, то он от бабушки, которая не умела ни читать, ни писать, но хранила в памяти своей древние предания и владела живым, потрясающе красивым северным языком.
Жаль, что мало его помню...

Жизнь вторая

Я пытаюсь открыть глаза, но не могу этого сделать.
Как будто кто-то положил свинцовые блинчики на веки.
Откуда-то издалека, с небес или с земли, слышу голос: "Он, кажется, приходит в себя."
Через некоторое время удается разлепить ресницы.
Сначала смутно проявляются разноцветные огоньки, потом навожу резкость на вечернее окно, которое напротив.
Надо мной склонились лица врача и медсестры, они что-то говорят, но я не могу уловить смысл.
Я лежу в реанимации, привязанный к кровати по рукам и ногам, а вокруг стоят капельницы: желтые, красные, прозрачные.
Потом-то я узнаю, что я был в коме четыре недели после остановки сердца, которая случилась во время операции.
Где я странствовал в эти дни? - не знаю, помню только свое возвращение в эту жизнь.

Рядом стонет старик, которому отрезали желудок. Через пару часов он смолкнет. Навсегда.
Крепкие санитары увезут его на бесшумной каталке туда, откуда не возвращаются.

Я вернулся, но это было только начало мытарств.
Какой-то практикант занес мне в рану инфекцию во время перевязки, началось воспаление.
Температура не падала ниже 40, боль была нестерпимой, как будто пытали электрошоком.
Я задыхался от смрада собственной гниющей плоти. Так продолжалось недели три.
Приехал дед с Дальнего Востока, который только что отошел от инсульта, мама.
Я не помню их лиц, вспоминаю только колючую небритость дедушки на моей щеке и соленые слезы матери на моих губах.
Потом она скажет: "Ты был не жилец."
Еще расскажет, что деду после свидания стало плохо, его едва не разбил повторный паралич.

Потом был консилиум.
Главврач - Лазарь Львович Роднянский, старый еврей-фронтовик, ругался матом на моего лечащего врача, очень красивую женщину Луизу Ивановну, грозился отдать ее под суд.
Потом поставил вопрос ребром: срочно нужна вторая операция, иначе начнется гангрена, а это в моем положении - смерть.
Нужно минимум наркоза, иначе я не выдержу, а значит, минимум времени.
В воздухе повис вопрос: кто? Пауза была долгой, заслуженные врачи тупили взгляд.
Никто не хотел рисковать.
И тогда из задних рядов вышел маленький, толстенький человек в очках, чем-то похожий на патера Брауна, аспирант Владимир Николаевич Шубкин. Он-то меня и спас.

Я пришел в себя уже в другой палате; с глаз как будто сняли кровавую пленку, а меня самого вынули из огня.
Мой новый сосед сказал другому соседу:"Мальчишка-то, который все время кричал в четырнадцатой, замолк. Помер, наверное."

А потом как в сказке пришла мама, принесла рыжих апельсинов и сок манго в жестяной банке.
Есть и пить мне ничего было нельзя, но это все равно было чудо.

Потом будут семь месяцев лежания на спине в пространстве, где все белое: стены, халаты, простыни, даже небо за окном.
Будут пролежни, будут девять смертей рядом, попытки заново ходить, улыбаться, жить.

Я слег маленьким мальчишкой, смотревшим на медсестер снизу вверх, как на "тетенек", а через семь месяцев встал юношей, вырос на пятнадцать сантиметров.
Точнее сказать, я поднялся стариком, пережившим такое, что некоторые не переживают за всю свою жизнь.

А весной за мной приехал отец. Он как бы стыдился меня, чувствовал вину и все время прятал глаза.
Когда мы вышли на крыльцо, я едва не упал в обморок: после белой, белой боли увидел синее небо, желтое солнце на нем, а самое главное, у больничного забора на припеке - пучок зеленой травы.
Цвет! Запах! Диньканье городских синиц! Жизнь!..

С тех пор ценю каждый день, каждую травинку, каждое мгновение, прожитое на этой земле...

Жизнь третья

И снова пытаюсь открыть глаза, но уже не от болезни, а излишка выпитого накануне.
Судорожно пытаюсь вспомнить, что было вчера, но кроме обрывков фраз, звука битых бутылок и размытых лиц в табачном дыму ничего не помню.
Внутри страх, боль и стыд.
Разве для этого я бросил свой саянский райский уголок, чтобы вот так бездарно в столице прожигать свою жизнь, вместо того чтобы служить высокому искусству?
Нет, я не совершал ничего предосудительного, не был заражен духом элитарности и разврата, всегда царившем в киношной богеме.

Тот, кому однажды содрали кожу с души, никогда не сможет быть равнодушным к чужой боли и служить пошлости.
Тем более, что мастер наш - Евгений Александрович Григорьев - замечательный драматург и честный, чересчур совестливый человек, очень жестко пресекал этот дух: из пятнадцати поступивших студентов, к пятому курсу осталось только восемь.
Уже на первом занятии он сказал:"Мне не важно - будете ли вы работать в кино. Важно, чтобы всегда оставались людьми."

Мы старались следовать этому пожеланию Мастера, однако все прошли через творческий тупик, депрессии и пьянство.

Святой Игнатий Брянчанинов сказал, что искусство - это область падших духов.
Не в том смысле, что все художники делают что-то демоническое, а в том, что сам творческий процесс - это духовное делание на стыке мира реального и иного, где часто нет ничего святого, но только гордость, самомнение, страсти душевные и телесные, то есть то, что свойственно падшим духам.
Поэтому часто гибнут художники, не справившись с бременем своего таланта.

Хотя вначале все было замечательно!
После долгих лет болезни и одиночества, я вырвался на простор, приобщился к самому волшебному из искусств.
На первом курсе мы по шесть часов каждый день смотрели кино, писали всего лишь короткие этюды.
Не учеба, а сплошное удовольствие!
Тем более, что от утра и до утра - на переменах, во время обеда, дружеских пирушек или просто посиделок, мы без конца говорили и спорили о кино и литературе, до хрипоты доказывали свою точку зрения, делали первые учебные фильмы.

А потом начались искушения.
Кто-то сказал: не прикасайся к безднам, иначе они пленят тебя; утянут в свою беспросветную мглу.
Я рано познал боль телесную, но она ничего не стоит по сравнению с болью души.
Было ощущение, что тебе вонзили в грудь нож и забыли его вынуть, сказав при этом - иди и живи.
Я жил, путешествовал, много писал, влюблялся, но ничего не спасало от внутренней боли.
Кроме вина и того, что покрепче.
Мастер утешал: "Терпи. Это нормально. Это творчество." Но сил терпеть не было.

И каждый вечер уносил меня винный угар в какую-то зыбкую нереальность, а каждое утро жгла совесть. До первой рюмки.
Так продолжалось несколько лет и к окончанию ВГИКа я был абсолютно спившимся человеком.
При пробуждении первая мысль была: где бы выпить кружку пива? После этого: где бы добавить?
После того: где бы продолжить?

Это, конечно, был ад, ведущий в погибель.
При этом я закончил институт в первых рядах, сразу заключил договор на "Мосфильме" на полнометражный сценарий. Это, как сейчас говорят, было круто, но это чуть не убило меня.

Пару месяцев выпало из моего сознания совершенно.
И вот проснулся я где-то в чужой постели и комнате, помятый и грязный, и услышал хрюканье.
Сначала я решил, что это звуки с улицы, потом, что это звуки того, кто спит рядом.
Но я был в комнате один, и хрюкал я.
Так вот может человек дойти до свиноподобного состояния, не прилагая к этому никаких усилий.
Я встал, посмотрел на опухшую рожу в зеркале. С трудом нашел трость и очки, без которых был беспомощен. И пошел. Ехал в лифте, шел по улице, пока не увидел купола и кресты.

Я всегда верил. Я всегда на праздники ходил в церковь. Но так я еще ни разу не приходил.
В храме было пусто и сумрачно, службы не было. Горели свечи и лампады у икон.
Я не встал на колени, а упал перед иконой Богородицы и так лежал, казалось, целую вечность.

За это время с глаз не упало ни одной слезы. Но какой плач и вопль были у меня внутри!
Мне вспомнилась вся жизнь - от солнечного зайчика на ковре до тех моих соседей по палате, которые уходили из жизни тихо и достойно, как подобает настоящим мужчинам.
Вспомнил родителей, бабушку, которая к тому времени уже умерла; вспомнил любовь - первую, светящуюся.
Ко мне подошла старушка - интеллигентная, вежливая, настоящая москвичка.
Спросила:"Может, вам вызвать скорую?"

Я встал, вышел на паперть, сел рядом с нищими.
Они о чем-то спрашивали меня, но я их не слушал, потому что переживал одно удивительное чувство: нож, который как бы вонзили мне в сердце и который болью разрывал все эти годы мою грудь, - вдруг кто-то невидимой рукой вынул.
Рана еще, конечно, болела, но дышать можно было легко и свободно.
Я как дурак полез целоваться к нищим, а потом, улыбаясь по-идиотски, поковылял по неизвестной улице в новую жизнь.
Но это уже другая история...

Жизнь четвертая

Летом в полтретьего, а зимой на час позже открывается дверь в келью и в светлом проеме бесшумно появляется силуэт отца Зинона. Таков у нас устав.
Общий подъем в Псково-Печерской обители значительно позже, но мы, иконописцы, живем своим "скитом".
О. Зинон считает, что художник должен работать в световое время дня, а потому мы спим не более трех часов в сутки.
Я подаю знак, что проснулся, встаю и сразу иду на святую горку.
Монахи и послушники по уставу спят в полном облачении - в подряснике, опоясанные, чтобы всегда быть готовыми встретить второе Христово пришествие, а потому нет надобности в умывании и одевании.
Я живу здесь уже два года, редко выхожу за святые врата - раз в четыре месяца.

Жизнь прекрасна и удивительна!
С утра служим в пещерном храме: полуношница, утреня, литургия.
О.Зинон в алтаре, я на клиросе, и еще человек пять-шесть, все свои. Пещеры Псковские - чудное место.
Здесь всегда одна и та же температура около 4 градусов тепла.
По сути это кладбище, здесь хоронят монахов.
Вырывают в песчанике гроты, ставят там гроб, оставляют оконце, так что можно прикоснуться к гробнице рукой.
Тела здесь не тлеют, как, впрочем, и все остальное.
Розы, поставленные в песок у могилы о. Саввы на Успение, так же свежи и белы на Рождество, то есть спустя 4 месяца.
У нас миссия - служить заупокойные службы в пещерном храме, что мы и делаем два раза в неделю.
Даже в летний зной одеваемся в шубы и зимние, меховые рясы, иначе за четыре часа службы можно околеть. Есть в этом что-то первохристианское, катакомбное.

А как приятно выходить из холодного подземелья в светлое летнее утро!
Яблони искрятся миллиардами росинок, птицы захлебываются от восторга, внизу, а точнее на уровне святой горки, звенит колокол, призывающий честной народ на службу.
О. Зинон своим архимандритским сапогом раздувает угли в самоваре.
Через пару минут кипяток готов. Зимой мы пьем чай в мастерской, а летом - прямо под яблонями.
На столе расписные плошки с медом и вареньем, сушки, - это весь завтрак монаха.
О. Зинон бросает в самоварную трубу кусочки ладана и дивный аромат разносится по святой горе.
Пьем чай и ведем неторопливую беседу о вечном, обсуждаем прочитанное накануне или рассуждаем о том, что читалось сегодня в Евангелии.
Чуть позже к нам присоединяются гости: Володя и Леся Вигилянские, псковский критик Валентин Курбатов, кузнец Сева Смирнов или просто паломники, которые приезжают не только изо всех уголков страны, но из Австралии, Аргентины, Багамских островов, со всего мира.

Потом пишем иконы, золотим фоны или левкасим доски. Дни очень насыщены.
За два года пребывания в монастыре я не помню, чтобы днем когда-то прилег для отдыха.

А раз в десять дней - баня. Я конечно, не стал бы описывать сие деликатное мероприятие, если бы не одна подробность.
В монастыре все регламентировано.
Послушники в баню могут ходить только рано утром до службы или поздно вечером, после службы.
Я знал, что с 10 часов утра и до обеда в бане моются старцы.
А поскольку режим дня в иконописной был достаточно вольный, я отпрашивался у о. Зинона и шел в баню именно в это время.
Кто собирался там: о. Иоанн Крестьянкин, о. Адриан Кирсанов, о. Феофан Малявка, о. Серафим Розенберг, а также отцы: Досифей, Антипа, Александр и многие другие, по моему мнению, абсолютно святые люди.
Это было незабываемое зрелище: старцы сидели нагие в клубах пены, "яко на облацех", я тер им спину, а они вели удивительные, небесные разговоры.
Я в них, конечно, не участвовал, только слушал, но иногда все же задавал вопросы и получал ответы.
Потом, закутавшись в белые простыни, они продолжали свои беседы в предбаннике.
От этого было не оторваться! Что-то я запомнил, что-то забыл, но вся эта картина ясно стоит перед моими глазами.
Иногда возникает сожаление киношника: эх, камеру бы тогда!

Жизнь в Печорах - это история для целой книги, которую я здесь не могу изложить.
Даст Бог, напишу когда-то.
Но это было для меня потрясающим опытом, эхо которого всегда звучит в моей жизни и теперь, поддерживает в трудные минуты и спасает в часы отчаяния.

Духовный возраст

В этой жизни всему свой срок: не может юноша носить личину умудренного старца, так же и старику противоестественно резвиться по-юношески.

Младенец радуется на руках матери, вкушая свет, а человек взрослый пребывает в постоянной брани: со своими страстями, мраком, который внутри него и вокруг.

Так и в жизни духовной: мы радуемся, словно младенцы, встретившись с Богом, потом живем вольно, словно подростки, когда многое нам прощается, а дальше начинается взрослая невидимая брань - в буре сомнений, неверия и падений.
Наконец, когда преодолеем все, наш парусник войдет в тихую гавань, в голове и в душе наступит ясность. Мы увидим небесный город, к которому так стремились.

Нельзя перепрыгнуть через ступени, если, конечно, нас ангел не перенесет; нужно все перетерпеть, все выдержать: и богооставленность, и душевные скорби, темноту помрачений, одиночество и пустоту.

Трудно человеку преодолеть земное притяжение и взлететь, но это необходимо, чтобы прикоснуться к вечности, чтобы услышать неизреченные глаголы и увидеть кроткий лик Творца.
Его свет всегда с нами, даже в самые темные дни.
Он согревает, утешает, дает надежду в нашем пути...

Родословная

Мой прапрадед Михаил гвозди кулаком забивал, а зубами вытаскивал.
Он воевал в японскую и, возвращаясь с войны, заехал к сослуживцу в Енисейскую губернию.
Увидел реки, полные рыбы, приметил леса, полные дичи, и землю, которую не нужно было делить на наделы.
Выкорчевывай - и сей: сколько возможно.
Приехал домой в Приуралье и уговорил переселиться в Сибирь не только свою семью, но весь род свой.
Он был для нашего рода как Моисей: всех увел в Сибирь.
В 1921 году на охоте в руках у него разорвался винчестер.
У него полголовы снесло, но тем не менее он дополз до собственного огорода, попрощался со всеми родными, после чего умер.

Сын его, Степан Михайлович, четыре войны прошел.
В первую мировую попал в плен немецкий.
Тогда не было концлагерей, он батрачил у одной вдовушки и прижил с ней двоих сыновей.
Соратником в плену был у него некто Тухачевский, с которым они бежали в Россию после поражения Германии. Тухачевский стал военачальником, а прадед был у него ординарцем.
В 37-м, когда расстреляли маршала, вспомнили и Степана Михайловича.
Дали ему десять лет, а поскольку жил он в Сибири, повезли его на север Ленинградской области.
Там он финскую прошел в штрафных батальонах, а потом и Отечественную.
Был уже в годах, поэтому конюхом служил, подвозил снаряды артиллерии.
После Победы, его не выпустили, но дали досидеть свой срок.
Потом вспоминал он: каждый раз, когда снаряды летели в немецкую сторону, он думал: может быть, убило моих сыновей. Немецких.
Впрочем, один его сын, русский, дядя Денис попал в плен 24 июня 1941 года и прошел 17 концлагерей.
Много раз стоял он в расстрельной шеренге после бегства из лагеря кого-то из наших.
Это была лотерея "айн-цвай-драй-выстрел". Он оказывался либо первым, либо вторым.
Он вернулся в 46-м, проведя год в нашем лагере, фильтрационном, где определяли: власовец ты или нет.

Я помню и того и другого.
Помню иконы и лампады, горящие перед ними, помню рассказы прадеда и его сына Дениса.
Это живет во мне и каким-то образом на меня действует.
Мои предки были легендарные, цельные личности. Мы по сравнению с ними вырожденцы.
В нас нет такой силы и такого мужества. Сознание и воля наши разбиты.
Мы стыдимся нашей истории, нашего прошлого. Это плохо, это хамство.
Хам осужден был вместе с потомством, после того как посмеялся над наготою своего отца.
Деды наши заблуждались, потому что шли, искали. Наше дело хуже.

Мы не заблуждаемся, потому что никуда не идем.
Мы не разувериваемся, потому что ни во что не верим.
В нас нет той силы и воли, которая была в них.
И дай Бог, чтобы она к нам вернулась...

Из предсмертного письма Габриэля Гарсии Маркеса

"Всегда говори то, что чувствуешь, и делай, то, что думаешь.
Если бы я знал, что сегодня вижу в последний раз тебя спящей, я бы крепко обнял тебя и молился Богу, чтобы он сделал меня твоим ангелом-хранителем.
Если бы я знал, что сегодня вижу в последний раз, как ты выходишь из дверей, я бы обнял, поцеловал бы тебя и позвал бы снова, чтобы дать тебе больше.
Если бы я знал, что слышу твой голос в последний раз, я бы записал на плёнку всё, что ты скажешь, чтобы слушать это ещё и ещё, бесконечно.
Если бы я знал, что это последние минуты, когда я вижу тебя, я бы сказал: «Я люблю тебя , и не предполагал я, глупец, что ты это знаешь».

Всегда есть завтра, и жизнь предоставляет нам ещё одну возможность, чтобы всё исправить, но если я ошибаюсь и сегодня это всё, что нам осталось, я бы хотел сказать тебе, как сильно я тебя люблю, и что никогда тебя не забуду.

Ни юноша, ни старик не может быть уверен, что для него наступит завтра.
Сегодня, может быть, последний раз, когда ты видишь тех, кого любишь.
Поэтому не жди чего-то, сделай это сегодня, так как если завтра не придёт никогда, ты будешь сожалеть о том дне, когда у тебя не нашлось времени для одной улыбки, одного объятия, одного поцелуя. Поддерживай близких тебе людей, шепчи им на ухо, как они тебе нужны, люби их и обращайся с ними бережно, найди время для того, чтобы сказать «мне жаль», «прости меня», «пожалуйста» и «спасибо» и все те слова любви, которые ты знаешь.

Никто не запомнит тебя за твои мысли.
Покажи твоим друзьям, как они важны для тебя.
Если ты не скажешь этого сегодня, завтра будет таким же, как вчера.
И если бы ты этого не сделаешь никогда, то ничто уже не будет иметь значения.
Воплоти свои мечты. Это мгновение пришло..."

Лучше не будет

Давно уже "утешаю" себя такими мыслями.
Мы все ждем, когда озарит нас вдохновение, когда здоровье поправится, сил станет побольше.
Вот тогда мы покажем!.. Совершим что-то великое!.. Но так редко случается.
Болезни наши крепнут, силы убывают, память становится слабей. Жизнь связывает нас своею паутиной.
То, что еще три года назад давалось легко и просто, сейчас делается гораздо трудней.
Поэтому будем ценить сей момент, преодолеем лень и боль, наступим на собственное неважное настроение и разные обстоятельства.
Этот час самый лучший в моей жизни, его нужно прожить как последний.
А далекое завтра позаботится само о себе...

Иван Ильин :

Вот почему нас так часто и так легко настигает страдание; вот почему мы должны примириться с ним.
Чем утонченнее человек, чем чувствительнее его сердце, чем отзывчивее его совесть, чем сильнее его творческое воображение, чем впечатлительнее его наблюдательность, чем глубже его дух, — тем более он обречен страданию, тем чаще его будут посещать в жизни боль, грусть и горечь.

Но мы часто забываем об этом, мы не думаем о нашей общей судьбе и совсем не постигаем, что лучшие люди страдают больше всех...
И когда на нас самих изливается поток лишений, муки, скорби и уныния, когда, как ныне, весь мир погружается в страдание и содрогается во всех своих сочленениях, вздыхая, стеная и взывая о помощи, мы пугаемся, изумляемся и протестуем, считая все это “неожиданным”, “незаслуженным” и “бессмысленным”...

Только медленно и постепенно догадываемся мы, что все мы, люди, подчинены этому закону земной твари.
Сначала в нас просыпается смутное ощущение, глухое предчувствие того, что на земле гораздо больше страдания, чем нам казалось в нашем детском чаянии.
Это предчувствие тревожит нас; мы пытаемся проверить наше ощущение — и постепенно, путями неописуемыми, в почти не поддающихся оформлению интуициях, мы убеждаемся в том, что нам действительно открылся закон существования, общий способ жизни, владеющий всей земной тварью, что нет бытия без страдания, что всякое земное создание по самому естеству своему призвано страдать и обречено скорби.

А человек с нежным сердцем знает не только это: он знает еще, что мы не только страдаем все вместе и сообща, но что мы все еще мучаем друг друга — то нечаянно, то нарочно, то в беспечности, то от жестокости, то страстью, то холодом, то в роковом скрещении жизненных путей...
И может быть, именно Достоевский, этот мастер терзающего сердца, был призван пролить свет на эту земную трагедию...

Иван Ильин О СТРАДАНИИ

Как только ты почувствуешь себя страдающим, телесно или душевно, — вспомни сейчас же, что ты не один страдаешь и что всякое страдание — всякое без исключения — имеет некий высший смысл.
И тотчас же придет облегчение.

Ты страдаешь не один, потому что страдает вокруг тебя весь мир.
Надо только открыть свое сердце и внимательно присмотреться, и ты увидишь, что приобщен страданию вселенной.
Все страдает и мучается — то в беззвучной тишине, скрывая свою боль, замалчивая свою скорбь, преодолевая страдание про себя, то в открытых муках, которых никто и ничто не может утолить...
Томясь в любви, вздыхая от неудовлетворенности, стеная в самом наслаждении, влачась в борении, в грусти и тоске, — живет вся земная тварь, начиная с ее первого беспомощного деяния — рождения из материнского лона и кончая ее последним земным деянием, таинственным уходом "на покой".
Так страдает и человек вместе со всею остальною тварью — как член мирового организма, как дитя природы.

Страданий нам не избежать; в этом наша судьба и с нею мы должны примириться.
Естественно желать, чтобы они были не слишком велики.
Но надо учиться страдать достойно и одухотворенно.
В этом великая тайна жизни; а этом — искусство земного бытия.

Иван Ильин. Поющее сердце.

Не бывать человеческому духу без Бога.
Человек, отвергнутый и покинутый Богом, утрачивает свою творческую силу: он становится бессердечною, бездуховною, жестокою тварью, бессильною в созерцании и созидании новых, совершенных форм, но тем более способною ко взаимному мучительству и всеобщему разрушению; и жизнь его заполняется страхом, каторжным трудом и взаимным предательством.
История дала тому достаточно свидетельств; неужели же нужны новые подтверждения и дальнейшие страдания?..
Кто проповедует безбожие, тот готовит людям величайшие бедствия: разнуздание, унижение, рабство и муку...

Наковальня

Читаю ленту друзей и вижу: жизнь многих бьет со всех сторон, кого-то меньше, кого-то больше.
Важно не роптать, а послушно подставлять свои бока молоту судьбы, надеясь, что Кузнец желает выковать из нас нечто совершенное.
Ведь нам только кажется, что мы - творцы своей жизни.
Мы всего лишь железо, раскаленное в огне страстей, битое болезнями и скорбями, закаленное в холодной воде равнодушного мира.
Наш удел - терпеть до конца, чтобы избавиться от бесформенности и бессмыслия.
Художник, когда пишет вещь, тоже много страдает и мучается, но уже в самих этих муках много утешения и радости.
Главное, всегда помнить это...

Митрополит Антоний Сурожский. О словах, произносимых нами.

"Бывает, что произносимые нами слова приносят жизнь человеку, его сердце вновь становится от них живым, ум озаряется, воля подвигается к добру, всё естество его делается новым, - это слова жизни.
Дай Бог нам говорить их друг другу.
А есть мертвые, жесткие, бесчувственные слова, в которых нет гнева, а есть только тусклость и мёртвость. За эти слова мы дадим ответ перед Богом..."

(митр. Антоний Сурожский "О слышании и делании" 1971 г.)

Необходимость пустоты

Для того, чтобы научиться ценить радость и свет жизни, нам в той или иной мере необходимо познать боль, скорбь и оставленность.
Иначе ум закоснеет в самодовольстве, а душа станет равнодушной, расслабленной и ленивой.
Нам нужно прикоснуться к пустоте, чтобы возжелать полноту чувств и состояний.
И Бог дает такую возможность.

Вспомните старца Силуана Афонского: на какое-то мгновение он увидел светлейший лик Христа, вознесся в своем сердце, и потом на долгие четверть века лишился всякой благодати.
Птицы небесные и всякие мелкие твари земные радовались жизни, весне и солнцу, а в душе подвижника был ад.
И только воспоминание о божественном видении поддерживали его веру, заставляли усугублять свои молитвы и подвиги, выполнять обычные свои послушания.
И свет вернулся к нему. "Держи ум свой во аде и не отчаивайся", - говорил после этого он.

Мы, конечно, не можем примерять на себя жизнь подвижника, иначе окажемся раздавленными от великой скорби и искушений.
Но в жизни каждого человека случаются трудные времена, периоды полного опустошения и неверия.
В эти минуты нужно помнить, что это дается нам не для погибели, а для того, чтобы мы наполнили свое сердце новым вином, новым содержанием; чтобы нашли путь более совершенный, чем прежде; чтобы в испытаниях окрепли духом и закалились в вере.

Так воины, прежде чем идти в бой, испытывают себя в чрезвычайных условиях.
А жизнь человеческая - это поле брани, где свет всегда борется со мглой, вера с неверием, любовь с неприязнью.
Это происходит не столько между людьми, сколько в сердце и душе каждого из нас.
И в наших силах выйти из этой брани победителем...

Как Иаков боролся с Богом

Когда расписываешь храм, то невольно рассуждаешь о тех святых или событиях, которые изображаешь.
Сегодня много говорили о древних праотцах. Меня всегда поражала простота и сила их веры.
Так Иаков без колебаний вступил в борьбу невидимым Богом.
Оставшись на всю жизнь хромцом, он не только не был осужден, но и стал родоначальником колен Израилевых.
Авраам, будучи испытуем, не сомневаясь повел своего единственного сына на гору, чтобы принести его в жертву.
Он сохранил жизнь сыну и получил в удел обетованную землю, не только здесь, но и там, в жизни будущего века.
Моисей на горе Синайской говорил с Богом, а Иов многострадальный, не в силах терпеть посланных ему испытаний, взроптал на Небо и был оправдан.

Где эта сила и простота у нас, последних христиан?
Отчего мы боимся открыть сердце и излить свою душу Богу; прячемся в кустах, прикрывая свой стыд листьями смоковницы?
Может, хотим показаться перед Всевышним лучшими или более интеллигентными, чем мы есть на самом деле?

Мы можем обмануть себя. Мы можем обмануть людей.
Но мы не сможем скрыть свое внутреннее безобразие перед всепроникающим Оком Божиим.

Я плох и никчемен; я зол и завистлив; я жаден и тщеславен; я бездарен и бессилен; я ничего не умею и ничего не могу: не в силах избавиться от самой мелкой дурной привычки.
Я не верю и не люблю; я не вижу и не слышу людей и себя; во мне нет мудрости и познания истины.

Когда поймешь и почувствуешь это всем сердцем и всей душой, то из груди сам собой вырвется вопль: помоги!..
Пока же осознаем свою значительность и величие, в нас не может быть настоящей молитвы...

Ночные мысли

Серафим Саровский говорил:

"Поучать других легко, это все равно, что камешки бросать с колокольни, а проходить делом то, чему учишь, гораздо труднее: это как тяжелые глыбы на колокольню поднимать".
Любое учение само по себе не имеет смысла, если оно не проверено на опыте собственной жизни.
Какой нам толк, если мы на каждом углу кричим: "Я христианин!", а сами живем по обычаям века сего?
И какая польза, если мы каждое утро говорим "люблю", а внутри нас холодная зияющая пустота?

Мы часто веруем только умом, потому что истинная вера, как и любовь, - это всегда самоотречение, это сдирание с себя ветхого, падшего человека, со всеми его привычками, страстишками и лукавством, а это процесс очень долгий и мучительный.
У кого хватит терпения и решимости, чтобы исполнить все это, и кто осмелится ответить апостолу, сказавшему: "Отдай плоть, прими дух", - "Возьми, и дай мне дух"?

Многие говорят: зачем нужно это самоистязание и самоукорение, нужно просто радоваться каждому мигу и наслаждаться каждым днем.
Это так, но где вы видели человека всегда радующегося и наслаждающегося?
Каждый в жизни вкушает болезнь или скорбь, и всякому отмерено довольно страдания.

И еще: мы истязаем не себя, а то что в нас мрачно, худо и постыдно.
Мы с Божьей помощью изгоняем из себя грех, который связывает нашу свободу и не дает раскрыться нашей истинной сущности.

После приступа гнева или дурного поступка мы задаем себе вопрос:"Неужели это я?", а это значит, что согрешая, мы все дальше отдаляемся от себя, от своего богоподобия; надеваем на себя чуждую и безобразную личину, засеваем свой ум разными сорняками-мыслями, а душу заполняем завистью, тщеславием, подлостью и прочей рухлядью.

Современный человек не знает себя, а потому не знает Бога, или наоборот.
Одежда, которую он на себя напялил, неудобна, некрасива, грязна, безвкусна, болезненна; но она вросла в нашу душу и плоть, - потому и восстает "свободная личность", когда ей говорят: "Отдай плотское мудрование, прими духовное разумение".

Умение прощаться

Прощение и прощание - слова одного корня.
И там, и там ты отпускаешь человека с миром, оставляя мир и в своей душе.
Конечно, лучше не расставаться никогда, но жизнь по сути своей разлучница, и над каждой новой встречей незримо витает тень прощания.
С этим надо смириться и постараться дать уходящему все лучшее, что есть в твоем сердце и уме.
Не всегда получается так. Иногда остается боль, обида, неприязнь.
Тогда ты несешь по жизни тяжесть внутри и с этой тяжестью уходишь в вечность.
Я как-то заметил, что каждые десять лет моей жизни полностью меняется круг общения.
Это происходит не от того, что я вздорный и непостоянный человек, а как-то само собой, естественно.
Просто люди исчезают с твоей орбиты и появляются другие.
Кто-то погиб, кто-то уехал, кто-то переменился настолько, что не стало общих точек соприкосновения.
Со многими я общаюсь изредка, перезваниваюсь, но былой общности жизни нет.
Наверное, это нормально за исключением тех случаев, когда теряешь человека по глупости.
Тогда совесть мучает и не дает покоя, а попросить прощения нет возможности, потому что человек растворился в океане жизни, как будто его не было.

Впрочем, мудрые отцы советуют больше прилепляться сердцем к Богу, нежели к человеку.
Если два человека связаны любовью напрямую, то довольно скоро они начинают терзать друг друга, обнаруживая все новые недостатки.
Настоящая же любовь всегда направлена к Небу, откуда она, очистившись от земных примесей, отражается, возвращается в сердца любящих.

Впрочем, в любви не может быть общих законов. У каждого это происходит по-разному...
Так и в разлуке...

Другие поезда

Часто кажется, что нам не повезло: мы сели не в тот поезд, где попутчики грубы и пьяны, а проводники не очень приятны, где грязь, духота и сумрак.
Вон рядом стоит экспресс - чистый, сверкающий разноцветными огнями.
Пассажиры в окнах вагона ухожены и благородны, пьют чай под музыку и нам улыбаются.
Как зачарованные, мы бросаем свое место и спешим туда, где блеск и глянец.
Там, действительно прохладно, тихо и светло.
И колеса не стучат как бешенные, и никто не ругается матом.
Только жалко, что поезд спешит не туда, куда нужно нам.
Нам нужен берег морской с ласковыми волнами, а нас ждут снег и пурга. Или тупик.
Или город, где нам делать нечего.

Не стоит торопиться в поисках лучшей участи.
Нужно ехать в том поезде, куда у нас есть билет, в том купе, где есть место, хоть жестковатое, но свое.
И пусть храпят нещадно соседи, и ты задыхаешься от духоты; ты точно знаешь, что завтра откроешь дверь и в лицо тебе ударит свежий морской ветер. И ты забудешь неудобство ночного пути...

Необратимость

Нельзя замыкаться в собственной беде и горе.
Каждая темная мысль или мрачное состояние имеют свойство накапливаться внутри нас.
Человек думает, что все пройдет само собой, развеется.

Он уповает на ум, силу воли, на время, опыт, любимый труд, на отдых или развлечение, но все это дает только видимость избавления, как наркотики или алкоголь, и загоняет болезнь все глубже.

И мы не замечаем, как простая склонность к тоске превращается в лютое и постоянное уныние, а мрак становится нашим естественным состоянием.
Мы в черном цвете видим свою жизнь, близких себе людей, окружающий мир, а самое обидное, перестаем видеть свет.
Мы слепнем в горе и ненависти своей, а думаем, что света в мире нет.

"Неверие - это смерть души.- говорили древние.- Как мертвый ничего не чувствует, не слышит, не видит, так и человек, который утратил живое чувство Бога".
И все же выход есть. Он в необратимости любви и веры.
Светлые мысли и переживания имеют свойство также накапливаться в сердце.
И настанет час, когда душевная теплота растопит холод и муку одиночества; тонкий ласковый луч разрежет темные закоулки нашей жизни.
И будет свет, который никогда не погаснет.
И будет жизнь - яркая, долгая и счастливая.
Верю в эту необратимость...

Увидеть себя

Я уверен: человек не понимает другого, потому что он еще не разобрался в себе.
Некоторые говорят: зачем заниматься самокопанием, нужно жить проще, без усилий и заморочек, все придет само - и счастье, и любовь, и вдохновение.
К сожалению, так бывает только у чистых младенцев и святых.
У нас же, простых смертных, внутри густые потемки.
Из глубины сердца поднимаются не только светлые мысли и добрые чувства, но и нечто убийственное, безобразное, разрушающее и нашу жизнь, и жизнь окружающих.
Да и то хорошее, что есть в нас, имеет в себе некий яд, привкус горечи, поэтому даже искренние и верные движения нашего сердца или мысли не всегда приводят ко благу.

Когда мы входим в темное, незнакомое помещение, мы перед этим ищем какой-то светильник, хоть самый слабый, чтобы видеть путь, чтобы не споткнуться и не упасть или не провалиться куда-нибудь.
Так и здесь: прежде, чем заглянуть в собственную душу, разобраться в ней, вывести ее из состояния хронической болезни и темноты, нужно вооружиться светом истины, который есть слово Божие и премудрость Божия, или иметь опытного поводыря, хорошо знающего путь.
Без этого внутреннего путешествия нам не понять себя и других, а значит не обрести гармонии, счастья, радости и настоящей любви.
Свет вам в руку и в добрый путь!

Мера страдания

Садовник обрезает деревья, чтобы быстрее и правильнее росли.
Но если чрезмерно обрежет ветви и ствол, дерево усохнет.
Верь, твои страдания никогда не могут перейти меру.
Бог следит за каждым человеком внимательнее и милосерднее, чем любой садовник за своими деревьями.
Прекрасно говорит Нил Сорский:

"Если гончар знает, сколько следует держать горошок в огне, чтобы он получил обжиг, но не лопнул, как Богу не знать меры наших страданий?"
Верь, Бог имеет больше рассуждения, нежели человек.

Свт. Николай Сербский.

Хрупкость жизни

Чем дальше, тем больше чувствую ее. Все вокруг и во мне непрочно и переменчиво.
Вчера был зной, а сегодня холодный ветер в лицо.
Вчера было весело, а сейчас тоска змеиным кольцом сдавила грудь.
Вчера здоровье некуда было девать, а теперь болезнь проникает во все клеточки, отнимая силы и разрушая телесный остов.
Ушел друг, покинула сердце любовь, дело жизни рухнуло, оставив после себя пустоту и обломки.
Я не про себя говорю, не про сей момент, а вообще.
Часто вижу черного исполина, размахивающего топором, а перед ним маленького безоружного человечка в белой рубахе.
Кажется, чудовище сокрушит его одним взмахом, перемелет и сотрет в порошок.
Но твердо и мужественно стоит на ногах человек, медленно и верно движется он к своей цели.
И по мере того, как он противостоит злобе дня и силе разрушения, внутренне крепнет и растет, а противник его слабеет и умаляется, пока не превратится в мелкую букашку, в ничто.
Преувеличивая свои беды и несчастья, мы унижаем себя, а когда говорим: "Все кончено, все погибло!" - признаемся в своем неверии в силу Божества.

Жизнь хрупка, как тончайший сосуд, к ней нужно относится трепетно и бережно, и всегда помнить в Чьих руках она находится.
Сотворивший небо и землю, неужели радости нам не сотворит или не вернет юной свежести и дыхания жизни?
Силы зла и тьмы, конечно, древнее, хитрее и сильнее нас; они всегда будут стараться жалить и губить наши души, потому что в этом заключается их сущность.
Но они не имеют власти над нами, если мы добровольно не отдадим ее им.
Они еще более хрупки, чем наша земная жизнь, и рассыпаются при первом дыхании Божественной любви, которая проходит через наше сердце и распространяется на окружающий мир.

Нужно найти эту любовь, а потом всеми силами постараться сохранить ее.
Тогда исчезнут уныние и страх перед переменчивой и непонятной жизнью...

Безумие

Как можно всю жизнь поклонятся Тому, Кого не видишь? - Это безумие.

Как можно любить всем сердцем Того, Кто жил две тысячи лет назад, и любить Его так, что готов отдать за Него самое драгоценное - свою жизнь? - Это безумие.

Как можно лобызать руку бьющего тебя и благословлять убивающего тебя? - Это безумие.

Как можно отказаться от удовольствий и житейских радостей ради скудной, страннической жизни, где земля тебе ложе, а ветер покрывало? - Это безумие.

Как можно отвергать богатство и славу ради нищеты и поругания? - Это тоже безумие.

Безумие - любить врага, прощать обиды, заботиться о ближнем больше, чем о самом себе; безумие жертвенность, кротость, смирение перед тяжкими обстоятельствами жизни.

Но без этого безумия нет настоящей жизни и подлинной радости, нет живого приобщения к вечности, нет сильных, поднимающих душу, чувств; вдохновения и слов, силой которых можно воскресить.

"Мы безумны Христа ради"...

Сила привычки

Один монах мне сказал: Ты питаешь свое тело по три-четыре раза в сутки, иначе страдаешь от голода и жажды. Будь добр, хотя бы пятнадцать минут покорми своего внутреннего человека пищей духовной, словом Божиим или мудростью святых, и ты не будешь знать голода внутреннего.

Ты каждый день чистишь зубы и принимаешь душ, иначе начинаешь смердеть от пота и грязи.
Будь добр, хотя бы изредка обращай взгляд свой внутрь, сокрушайся о скверных мыслях и поступках своих, омывай сердце светлыми струями покаяния, очищай ум от помыслов суетных и горделивых, тогда не будет исходить от уст и глаз твоих злосмрадие греха.
А если хотя бы раз в месяц пройдешь через Таинство исповеди, то это будет настоящая баня для твоей души. Ты станешь изливать свет на окружающих.

Все, что происходит внутри тебя, отражается на лице, и этого никак не скрыть румянами и гримом.
Говорить и думать только живое и доброе - вот секрет красоты, а не косметика, загар и тому подобное.

Отвыкнуть от обычаев мирских так же трудно, как содрать свою кожу.
Но ты терпи и сдирай, потому что нет другого пути к исправлению жизни. "Отдай плоть, прими дух", а третьего не дано, к сожалению...

Но когда привыкнешь к внутреннему деланию, то не сможешь без этого жить, как без воды и еды, без чистой воды и зубной щетки...

Плоды духа

Нам кажется, что человек духовный должен обладать какими-то исключительными талантами: даром слова или провидения, или чудотворения; что он должен выделяться или возвышаться над всеми.

Но все значительно проще.
Плод духовный есть вера, кротость, терпение, милосердие, любовь, тихость, доброжелательность.
Человек духовный скромен, он бегает от тщеславия и похвалы, и не уклоняется от обличения и поругания.
Его трудно выделить из толпы и по одежде, и по поведению.
Такие люди как соль, которая растворена в воде.
Она не заметна обычным взглядом, но зато хорошо чувствуется на вкус.
Она не дает испортится нашей жизни и нашим нравам...

Без заголовка

Душа смиренного как море: брось в море камень, он на минуту возмутит слегка поверхность и затем утонет в глубине его.
Скорби утопают в сердце смиренного, потому что с ним сила Господня.

Преп. Силуан Афонский


Триединая суть

Те, кто постарше помнят, наверное, протодьякона Алексея Теплякова, который служил в Тихвинской церкви у ВДНХ в начале 80-х годов.
Это был удивительный старец.
У него не было голоса, но когда он пел в конце воскресной утрени "Свят Господь Бог наш", по спине бежали мурашки, потому что это был голос самой души.
Был он доброжелателен, легок, и когда проходил по церкви с кадилом, казалось ноги его не касались пола. С уст его никогда не сходила приветливая улыбка.
Мы с ним дружили и даже переписывались, хотя ему было далеко за семьдесят, а мне едва исполнилось двадцать.
И была у о. Алексея одна, можно сказать, навязчивая идея.
"Как же люди не понимают сущность Святой Троицы - три ипостаси и одно естество?- говорил он.- Ведь это очень просто: возьмем воду, пар и лед. У них естество одно - вода, а состояния разные. Так же и в Святой Троице. И если люди поймут это, то сразу обратятся к Богу и Церкви."

Он так был одержим этой идеей, что даже написал письмо в Духовную академию.
Там его, конечно, пожурили, сказали, что это попахивает, если не ересью, то прелестью, и посоветовали лучше молиться.
Он не обиделся, потому что не умел этого делать, но остался при своем убеждении.
С матушкой своей он прожил 58 лет и за это время ни разу не возвысил на нее голоса.
Когда он был уже в агонии, жена вошла к нему и спросила:"Как ты себя чувствуешь?"
Он отвечал:"Хорошо, как никогда хорошо."
Так он говорил, чтобы она не догадалась, что он умирает.
Матушка видела это, ей хотелось броситься к нему на грудь, заплакать, но она сдерживала себя, потому что не хотела, чтобы он понял, что она все понимает.
И только когда взгляд его стал гаснуть, она бросилась к нему.
Это я слышал из уст самой матушки Марии на поминках по случаю сороковин о. Алексея.
Я всегда вспоминаю этих светлых людей на праздник Святой Троицы.
Они для меня всегда как одно существо; они выполнили заповедь Христа: "Будьте во Мне едины".
Поздравляю всех с великим праздником!

Заветная шкатулка

Конечно, нужно радоваться всякой приятной мелочи, и бережно хранить все светлые моменты жизни, складывая их один к одному в ларец своего сердца.
Жаль, что этих мелочей не так уж много. Чаще горечь встречается, разочарование, болезнь, тоска.
Это не оттого, что я мрачно смотрю на мир, а оттого, что мир так устроен.
Человек рождается в боли, мучительно ищет свой путь и согласие с самим собой, с окружающими людьми, с Богом. Срывается, падает, отчаивается, заблуждается.
Мы думаем: вот полюбим и разрушим стену одиночества и отчуждения, познаем полноту и радость бытия, приобщимся к свету, легкости и блаженству.
Так и бывает, но очень не долго, к сожалению.

Любовь - это труд, а не праздник, и очень часто - обжигающий нас огонь, а счастье - гостья непостоянная: махнет крылом и улетит в далекие свои обители.
И вера - не легкая прогулка, а крестоношение; и творчество - мучительное преодоление сомнений и собственной дебелости.

А потом наступит старческая немощь и ожидание конца.
Где же здесь радость обетованная и исполнение наших устремлений?
Где смысл нашего пребывания на земле?..
Вот тут-то вспомним про заветную шкатулку, которую одни называют сердцем, другие душой.
То, что накопили, то и получим: или благоухание кротости, смирения, мудрости, терпения и любви; или злосмрадие гордыни, надменности, алчности, ненависти, зависти...
Нужно только всегда помнить: драгоценного в природе никогда не бывает много.
Сколько нужно промыть песка, чтобы найти крупинку золота; и сколько нужно отбросить пустой породы, чтобы извлечь один алмаз?

Поэтому не будем унывать от недостатка любви и добродетелей.
Малая вспышка любви освещает порой вселенную, и мелкая капля добра иногда спасает жизнь.
Станем копить в себе эти капли и вспышки, и тогда за краем жизни увидим Свет незаходимый и океан милосердия и доброты...


Свой час

Мы не умеем ждать. Едва нахлынет на нас волна чувств, мы готовы отдаться во власть ее.
Или родится какая-то хилая идея, сразу начинаем строить грандиозные планы, воздвигать воздушные замки.
Так и в вере: снизойдет на душу призывающая благодать, мы бросаем все, рвем старые связи, отказываемся от того, что накопили в себе в предшествующей жизни, надеваем на себя маску мнимого смирения, внешней благости. Как забралом прикрываемся случайно выдернутыми из Писания фразами, пытаемся подражать жизни святых отцов, не сделав даже первого шага к святости.

Я видел много влюбленных, которые не могли глаз оторвать друг от друга, но скоро становились злейшими врагами.
Знаю великих прожектеров, мечтающих завоевать весь мир,а при этом всегда сидящих у разбитого корыта.
Встречал горящих сердцем неофитов, которые быстро надорвались и навсегда умерли для жизни духовной.

Зачем суетиться, зачем спешить, к чему срывать плод зеленый и недозрелый.
Вера, любовь, творчество и всякое дело, за которое беремся, должны посеяться в нас малым зерном, пустить зеленые побеги, прорасти и вызреть, прежде чем принести добрые плоды.

Так опытный рыбарь не дергает без конца удочку, но приходит к водоему на ранней заре, прикармливает место, а потом сидит полдня в ожидании клева.
Он точно знает, что рыба здесь есть, каким-то внутренним чувством предвидит улов.
И труд его и терпение не остается без награды...

Будем терпеть, ждать счастливого момента для всех дел и чувств своих, не отвлекаясь не посторонние мелочи. Любовь настоящую, когда она приходит, невозможно не услышать, не различить.
Призвание божественное нельзя перепутать ни с каким другим голосом.
Желаю всем дождаться своего часа, чтобы совершить то, ради чего мы призваны на эту землю.
У каждого свое предназначение...

Путы

Множество суетных дел и мелких страстей опутывают паутиной душу, привязывают ее к земле; а грубые помыслы камнем тянут ум человеческий вниз, во тьму, не позволяя взлететь ему свободно к сияющим вершинам.
Это - человек.
Призванный к полету и движению, он лежит, как поверженный исполин.
Пока освобождает правую руку, запутывается левая, и пока очищает ум, засоряются чувства.
Невозможно человеку самому достичь свободы, необходима помощь свыше, чтобы огненный меч растерзал путы греха и отпустил нас на волю.
Тогда познаем легкое скольжение мысли и чистое дыхание любви, увидим, что истинная жизнь - это не тяжкая борьба и страдание, а вдохновение и творчество, которым нет предела и нет конца...

Неудача

Иногда ум заходит в тупик.
День и ночь бьешься над какой-то задачей, отдавая последние силы; решение, кажется, уже близко, а потом - бац! - и все напрасно.
Волна опустошения обрушивается на тебя: ничего не хочется, ни во что не верится.
Созерцаешь собственное бессилие и бездарность и сожалеешь о тщетности и бесплодности бытия.
Это относится не столько к профессии, сколько к внутренней жизни.
Каждый, кто встал на путь духовного доброделания, встречается с подобной преградой.
Ни служба церковная, ни пост, ни молитва, ни святоотеческое чтение не отзываются в сердце светом и радостью.
Душа как бы мертвеет и каменеет.
Многие отчаиваются в этот час и теряют веру. А это всего лишь закономерность.
Бог испытывает наше терпение и крепость. Ему нужны воины сильные и закаленные.
Когда выдержишь это испытание, то тебе дается еще большая сила и благодать.
Трудности, еще недавно казавшиеся непреодолимыми, решаются просто, без усилий.
Ты поднимаешься еще на одну ступень, но это не повод расслабляться.
Чем сильнее человек духом, тем большие посылаются ему искушения и скорби.
Чем выше человек, тем большие его подстерегают опасности.
Ходящий по земле, если упадет, быстро встанет, отряхнется и пойдет дальше, даже не чувствуя вреда.
Упавший с поднебесья едва соберет кости.
Поэтому и говорят: "крушение праведника, разрушает государства."

Дай Бог всем терпения и силы!

Крылья

Есть два крыла, возвышающие человека над обыденностью жизни: любовь и вера.
Любовь открывает сердце, позволяет познать себя и брата своего, а через это - увидеть кроткий лик Бога.
Вера пророчески обостряет взгляд, дает нам возможность заглянуть во внутреннюю сущность событий и вещей, увидеть сквозь тусклое стекло времени свет вечности.
Если поранено одно крыло, то и другое бессильно, потому что не может летать однокрылая птица.
Она печально идет по земле, влача подбитое крыло, и с тоской взирает на небо, провожая своих собратьев, улетающих в лучшие, теплые края.
Ей угрожают свинец охотника и зубы диких зверей, а также холод, голод и одиночество.
Она обречена, если, конечно, не встретится добросердечный Странник, не отогреет ее своим дыханием, не перевяжет рану, и в теплом доме не спасет от лютых ветров.

Мы не можем сами вернуть себе веру и любовь, потому что они рождаются не нашим хотением, а даруются свыше.
Мы вольны только принимать их или отвергать.

Врач небесный исцеляет наши души, а не человек.
Важно признать свою немощь, возжелать исцеления и полета, тогда Творец Сам сойдет в наш дом, и сотворит в сердце Свою обитель.
Тогда взлетит высоко окрыленный и исцелившийся человек и познает, что он создан не для пешей прогулки по земле, а для захватывающего дух полета...

Чудо

Мы всегда ждем от жизни чуда: большой любви без конца и без края, несметных богатств, освобождающих от нужды и несвободы; великого счастья, поднимающего нас до небес; и вдохновения, которое помогло бы осуществить все заветные мечты.
Но при этом забываем, что жизнь сама по себе чудо: со всеми болячками и невзгодами, с сердечной тоской и одиночеством.
Каждый день нам приносит крупицы радости и этого достаточно.
Нельзя человеку много пить и есть, иначе ему станет плохо и он перестанет ценить вкус простого.
Невозможно нам без конца предаваться веселию, потому что скоро пресытится душа и вместо наслаждения будет вкушать пустоту и горечь.
Все премудро устроено в этом замечательном мире!
Нужно только научиться видеть крупицы золота и алмазов в серой, грубой породе окружающей жизни. Благословлять каждого встречного, дарить ему самое драгоценное, что у нас есть - любовь.
И доброе слово, сказанное во время, вернется к тебе сторицею, и развеет сумрак сердца, и даст тебе сил на новые добрые деяния...


Вода сквозь пальцы

Великая пропасть между людьми. Мы часто не слышим и не понимаем друг друга.
Будто в метро в час пик: стоим плотно, прижавшись плечом к плечу, даже различаем стук сердца стоящего рядом, но наши мысли бесконечно далеки, и души никак не соприкасаются между собою.
Гораздо хуже, когда это происходит с нашими ближними.
Бог сочетал нас во едино силою человеческой любви, заставив биться сердца наши в унисон, чувствовать вместе, думать синхронно, плыть по жизни в одном направлении, разделяя поровну радость и горе.
Но по каким-то причинам наша лодка дает течь, любовь как вода между пальцами исчезает из сердца.
И то, что вчера еще было цельным сосудом с дивным вином, сегодня превратилось в бесформенные обломки; то что горело разноцветным, живительным огнем, погасло, остыло, огрубело, опустело.
Глубокая трещина пробежала между нами.
И вот мы стоим по разные стороны пропасти, кричим во весь голос, но слышим в ответ только отзвуки собственного голоса.

Я довольно долго живу на этой земле, но до сих пор не могу понять: почему происходит это?
Разве люди не искренно открывают друг другу сердца, говорят слова признания и потом бережно несут любовь по жизни?
Или уста их пресыщаются сладостью, желая что-нибудь погорше и поострей?
Или мертвая пустота окружающего мира не может терпеть наполненности души, старается разлучить, разорвать, разрушить?
Или Бог дает нам познать, что здешнее счастье - это призрак, который едва возникнув, растворяется в пространстве, что настоящая радость не здесь?..

Я не знаю ответов на эти вопросы,и даже подозреваю, что их вовсе нет.
Нам суждено пройти путь и в полной мере вкусить как сладости, так и горечи.
Каждому в меру своих способностей и сил.
Нам нужно научиться отличать истинное от ложного, вечное от суетного.
Мы должны не забываться в счастье и радости и не отчаиваться в беде и болезни.
Всякому человеку даны крылья, чтобы взлететь, но это не легкие пушистые перья, а тяжелый деревянный крест.
И только донесший его до края, взлетит над бездной обыденности, вкусит небесных благ и забудет о том, что так тяготило его на земле.
Я в это верю...





Святителю отче наш, Феодосіє, моли Бога за нас!
Владимир Трубинов. Сердце сокрушенно (ч.5) | Храм святителя Феодосія Чернігівського
© 2009-2023 Храм свт.Феодосія Чернігівського
(03179 Київ, вул. Чорнобильська, 2. тел. +38 066-996-2243)

За благословінням Блаженішого Володимира, Митрополита Київського і Всієї України.

Головний редактор - протоієрей Олександр Білокур , Головний редактор - Олена Блайвас, Технічний редактор - Олександр Перехрестенко


Відвідувачей на сайті: 155