Три
дня кряду я суетился в храме, два дня снимал венчания, на третий
привел своего крестника на исповедь.
Когда-то давно, он вместе со своими сестрами готовился ко причастию,
исповедался за всенощной, а утром отец как на зло накормил его
завтраком перед службой. Поняв, что не может теперь причаститься,
он разрыдался.
Отец вскоре запретил мне общаться с детьми, потому как сам был
не крещен, и ему казалось это излишним. Крестник поступил в
медицинский институт и через какое-то время стал героиновым
наркоманом. Потянулись годы воровства и беспросветности. И вот
теперь, спустя столько лет, он пришел на исповедь перед отправкой
в реабилитационный центр. Героин хорошо сохранил его, в свои
двадцать шесть он выглядит не старше семнадцати. Он словно бы
застыл в том дне, когда причащение не удалось. Слову не поддается
описать его глаза, где все остановилось. Одно тревожное ожидание.
И в глазах венчающихся было столько ожидания.
Венчался мой сосед, ему уже за сорок, раньше женат не был, работал
в газовой котельной, а потом стал пономарем в храме. Здесь,
в храме, и познакомился с не молодой уже девушкой-иконописцем.
Она занималась с детьми и восстанавливала старые иконы.
На венчании они были такие дивные, столько света и любви в них,
зрелой осмысленности и какой-то удивительной нежности.
Словно бы они ждали этой свадьбы, этой любви так долго, и вот
теперь стояли под венцами моложе всех молодых, влюбленнее всех
влюбленных.
Настоящее. Настоящее, свершающееся ожиданием.
Они наполнены этим ожиданием, и ожидание это и есть любовь.
Я все вспоминаю покойную маму этого моего соседа, бабу Машу,
как она сидела у окна и выстригала дивные цветы из цветной бумаги.
Ее мужа убило молнией посреди поля в ясный безоблачный день.
Она смотрела на улицу, как на поток жизни, который тек ее воспоминаниями,
о муже, о прожитом…
И эти воспоминания определяли ее отношение в привходящему новому,
она все любила и дарила любовь каждому, приходившему к ней.
Воспоминания любви становились присутствием любви.
Как-то к нам на улицу пришли иеговистки, а я колол дрова.
Они спросили меня о мировой гармонии, я начал отвечать что-то
очень православнутое, и они, испугавшись бородатого мужика с
топором, перебежали к бабе Маше, которая как всегда сидела в
своем окошечке. Она пригласила девушек в дом, накормила их блинами,
выслушала, со всем соглашалась. Из дома девушки вышли довольные.
Баба Маша, улыбаясь, провожала их с тарелочкой блинов, как вдруг
спросила:
- А что, девочки, вы не замужем?
- Почему вы об этом спрашиваете?
- Ну, если бы вы были замужем, то не ходили бы по чужим домам
с листовками.
Девочки опустили головы, потому что она попала, кажется в самую
середину их души.
Они уже не стали ни кому заходить, только ушли молчаливые и
задумчивые.
Они должно быть и к Иеговистам ушли, потому что ожидали, о,
как всякий человек ожидает - любви.
Ожидание есть прежде всего ожидание любящего.
Наверное, еще девчонками, они надевали наволочки на головы и
представляли себя невестами.
Ожидание меняет содержание жизни.
Ожидание венчавшихся вылилось в их счастье, в жизнь с избытком.
Протоиерей Александр Шмеман как-то сказал: "Только тот,
кто ждет, - любит, и только тот, кто любит - ждет".
Мы помним о нашем Любящем, ожидание Его делает нашу жизнь Его
присутствием.
И тогда исчезают мелочи, все становится важным и значительным.
Память - ожидание - любовь ставят нас в здесь-и-сейчас.
И здесь-и-сейчас все решается для нас, с Любящим мы, или против
Него.