Может, мне скажут, что это всё земное, как бы даже не языческое… но я не согласен. Нет, нет…
Это только сейчас выплывают, – рассуждения эти, – горе, которое от ума.

А тогда был гром, которого совсем не боялся.
Ну, не боялся и всё, и даже лицом к нему - взажмурку, но нараспашку и - здорово ведь!

И ливень… Какие-то детские ливни стали сейчас – во взрослой жизни, или наоборот - убойные, гробовые, а тогда – в детстве были настоящие – взрослые, ответственные что ли...
Ливень так ливень – стена воды. Но такая тёплая, заботливая и живая, что можно ловить ладонями и пить…

А потом, сразу, вот прямо сразучки после ливня проглянет солнце, а вода кипит и потоками бурлящими по улице, а ты босяком идёшь против течения и так смотришь не отрываясь на бурый поток, на то как он топорщится порожками и мчится навстречу и обтекает настырно ноги.
Смотришь, смотришь, не отрываясь, и вдруг покажется, что ты сам несёшься куда-то, и аж дух захватывает - так это здорово. И ведь не подумаешь, нет, что какие-то могут быть бутылки там битые или ещё чего.
То есть вообще даже в голову не взбредёт такое. И ведь ни разу – ни разу – слышите? – не порезался!
А в школьном дворе вырастала лужа огромная…
Не большая там какая-то, а именно огроменная, как маленькое озеро, хоть и мелкое, и была она тёплая и почему так нравилось в ней ходить, закатав штаны.

Почему? Сейчас бы я так не радовался.

А снег… Нет, я понимаю, что сам давно стал другим, но всё-таки даже отстранённо и строго смотря – дело не только во мне. Словно природа утратила голос, пусть даже из-за того, что больше её никто не желает слушать…

Помню, меня наказали за что-то, посадили на стул посреди комнаты и ушли. И вот я сижу…
В комнате таинственный и предсказочный сумрак, крашенные половицы тускло отсвечивают, тикают часы на столике и необыкновенная, какая-то торжественная стоит тишина … как будто мир наполнен ожиданием, предвкушением чуда…
А я сижу, сижу и вдруг смотрю - за окном идёт снег.
Первый, усталый, как будто вернувшийся после трудных боёв.
Он всё идёт и идёт – неспешный и тихий, и наполняет сердце особенной ни с чем не сравнимой радостью…

И когда меня разрешат, наконец, от мучительных оков неподвижности и я, скорее натянув, намотав на себя всё что нужно для встречи, схвачу за узду санки и выбегу во двор, то в первые несколько минут просто не смогу резвиться и бегать.
Такое Величественное и Торжественное обступит меня, что я никак не посмею это разрушить.
И буду стоять, запрокинув лицо, в немом очаровании и близкое небо тихо будет осыпать лицо, губы, ресницы мягкими, пушистыми своими снежинками…

Да, они, конечно, падают и сейчас.
Но сколько не запрокидывай лицо - не услышишь больше эту безмолвную тихую радость, такую уютную, как пуховое одеяло с пожеланием доброй ночи самым близким на свете, дорогим человеком.
Я и сейчас, когда говорю это, продолжаю слышать, но уже тем – утерянным слухом, и ту – ушедшую неведомо куда тишину…

И мне кажется, что это Господь разговаривал с нами – не крещёной ребятнёй - на таком вот безмолвном, но не бессловесном Своём языке, единственно возможном в стране глухонемого, мёртвого атеизма.
И всё было понятно без недоступных тогда священных слов: это жизнь и это настоящее счастье!

К началу страницы