Храм свт.Феодосія ЧернігівськогоХрам свт.Феодосія Чернігівського
тел. 066-996-2243
 
День за днем
Про важливе
Бібліотека
Недільна школа
Милосердя
Сервіси сайту
Главная >> Статьи >> О вере, надежде, любви >> Протоиерей Павел Великанов. Где Бог, когда творится зло?

Протоиерей Павел Великанов. Где Бог, когда творится зло?

Зло

Знаменитая антиикона - "Черный квадрат" Малевича
Знаменитая антиикона - "Черный квадрат" Малевича .

Зло — оно от худости, от слабости человеческой.
Хочется жизни красивой, знатной, хорошей, а трудно долго ждать, работать много.
Зло — это дело нехитрое, быстрое, так и маячит соблазном, хотел человек добра, да пошел не той дорогой и что было, растерял, а назад стыдно — гордыня не пускает…

Душа сама собою стеснена,
Жизнь ненавистна, но и смерть страшна,
Находишь корень мук в себе самом,
И небо обвинять нельзя ни в чем...[1]


- Нет, а вы все-таки скажите: где же ваш Бог, когда столько неправды, столько зла и грязи в мире?
Что, не может справиться, слаб стал? Какой же это тогда Бог?
Или Ему это все безразлично — может, даже нравится? Неужели вы верите в ... злого Бога!?
А если Он не злой, если Ему противно зло, почему же Он его не остановит?
Почему негодяям всё нипочем, а честный человек в нищете прозябает? Где Бог? Где правда?

- А что, вы хотите, чтобы Бог прямо так и вмешивался в жизнь? Схватил за руку преступника?
Испепелил насильника? Худое слово сказал — а у тебя язык отнялся?
На чужую красоту загляделся — глаз лишился?
Так это хуже любой тюрьмы будет, просто какой-то жуткий кошмар «добра»?
Да неужели такого добра вам хочется?

- Нет, ну это вы слишком!...

- Вот вы претензии к Богу предъявляете, а сами что, святые? Никого не обижали?
Никогда не обманывали? Всегда все правильно делали? Да не верю!
А если бы вас при первом проступке Бог так наказал, что мало не показалось, понравилось бы?
То-то и оно, что, как говорится, «любит Бог вора — любит и хозяина»:
оба грешники, оба человеки, и у того, и у другого пути кривые, да только в одной точке пересеклись...
Только вору-то любовь Божья болью будет, наворованное все нутро прожжет, странным огнем, нездешним: а тот, кого обокрали, может, где и цену поймет богатствам своим — сегодня как сыр в масле, завтра - фьюить, и нету!

- Но ведь Бог может...

- Что «может»? Может заставить человека сделать то, что тот свободно делать не хочет?
Да кому же нужна такая доброта-то, под прицелом?
Вот Он и не трогает человека, хоть и рядом стоит, плачет, а не трогает: знает, еще хуже будет, еще больше озлобится человек-злыдень, что не дали ему дело свое недоброе до конца довести.
Знает Бог: нельзя полюбившего темноту на свет яркий сразу выводить — совсем пропадет, ослепнуть может, так и со злобой людской: вырви всю из сердца разом, и что останется?
Когда сердце, как отравой, этой злобой насквозь пропиталось, сроднилось, срослось с ней?
Что, всю душу одним махом вырвать? Нет, не дело.
Вот и капает Он на сердце понемногу слезками-то Своими Божественными — глядишь, оттает сердечко, начнет от злобы отделяться, а потом и вовсе дела свои мерзкие возненавидит...
Я вот как понимаю — зло — оно от худости, от слабости человеческой: хочется жизни красивой, знатной, хорошей — а трудно, долго ждать, работать много...
Злое-то дело нехитрое — быстрое, так и маячит соблазном.
Хотел человек добра, да пошел не той дорогой, и что было, растерял, а назад стыдно, гордыня не пускает — вот и катится все глубже и глубже, проклиная всех и вся...
Иной раз, смотришь — остановится, вроде как призадумается, даже расплачется — себя жалко;
а ему бы не себя-то жалеть, а прощения просить, помощи, чтобы из болота вылезти, куда его нелегкая потянула...
И ведь Господь рядом стоит, ждет — но не вымогает: стучит в сердце — да не взламывает: сам должен дозреть, само должно родиться.
Иначе — то же насилие, только не зла, а «добра».
Только что же это за добро будет, если по принуждению, а не по сердцу?

- Так если Бог такой, ад откуда? Разве не Бог создал ад для тех, кто Ему не по нраву?

- Ад — он как ящик пустой. Ящик-то черный потому, что в него свет не проникает.
Стенки — и тьма со всех сторон. Стенки — ведь это хорошо, чтобы зараза не распространялась.
Не то, чтобы святые ада боялись, нет.
Просто они смотрят на Бога - и радостно им, душа чистая, что у ребенка — а у тех, в ящике, глазки-то больные, злобные, уже не вылечить, на свет достань, только боль сильнее будет.
Вот и создал Бог этот «черный ящик», это его милость к тем, кто другой милости знать не хочет...
А на земле сейчас все вперемешку — и те, кто свету Божьему радуются, и те, кому он глаза режет: а вы говорите — Бог виноват, что зло в мире.
Какая вина солнца-то, если человек сам глаза закрыл, видеть не хочет, надоело ему все, один хочет остаться, сам с собой?
Вот и будет сидеть в ящике, там его никто трогать не будет, один останется...
Бог все сделал, чтобы вытащить его оттуда — Сам человеком стал, Сам прошел мимо всех соблазнов, злоба людская ко Кресту пригвоздила — так Он до ада дошел, в этот «черный ящик» спустился, чтобы если кто еще не совсем ослеп — наверх вывести.
Да только не все хотят, кто-то не верит, думает, обманут, кто боится, а кто и просто не хочет — попривык уже...

____________________________________
[1] М.Ю.Лермонтов

Страдание


Есть ли на свете люди, которые не страдают?
Хотелось бы услышать «да, конечно, вот они!»... — но вся жизнь свидетельствует об обратном — человек в этом мире страдает всегда...

«Ты страдаешь не один, вокруг тебя страдает весь мир.
Все страдает и мучается — то в беззвучной тишине, скрывая свою боль, замалчивая свою скорбь, преодолевая страдание про себя, то в открытых муках, которых никто и ничто не может утолить...
Томясь в любви, вздыхая от неудовлетворенности, стеная в самом наслаждении, влачась в борении, в грусти и тоске, — живет вся земная тварь.
Страданий нам не избежать; в этом наша судьба и с нею мы должны примириться.
Нет бытия без страдания, всякое земное создание по самому естеству своему призвано страдать и обречено скорби.
А человек с нежным сердцем знает еще, что мы не только страдаем все вместе и сообща, но что мы все еще мучаем друг друга — то нечаянно, то нарочно, то в беспечности, то от жестокости, то страстью, то холодом, то в роковом скрещении жизненных путей»...[1].

Неужели вся наша жизнь так и проклята страданием?
Да, именно так смотрит буддизм: бытие есть страдание, причем страдание злое, никому не нужное, бессмысленное.
Эти страдания порождаются нашими неудовлетворенными желаниями: поэтому исход из страдания есть только один: прекращение любых желаний, замедление и, в конце концов, полная остановка течения жизни, растворение личности в безмерном и бесстрастном океане Абсолюта...

Но давайте представим: по мановению чьей-то волшебной палочки страдание — любое! — вдруг исчезло из жизни, причем исчезло навсегда!
Нет голода и жажды; незачем обременять себя трудом, исчезло недовольство собой, окружающими, да и всем миром. Даже самый призрак возможных лишений отпал.
Нет больше телесной боли — да-да, той самой боли, которая как сторожевой пес предупреждала человека об опасности для здоровья и заставляла его искать, приспосабливаться, узнавать, лечиться.
Ничто не вызывает неприятного чувства: никакие мерзости и уродства жизни, никакие вопиющие беззакония и противоестественности не вызывают негодования и возмущения.
Чувство несовершенства угасло навсегда и угасило вместе с собой и волю к совершенству.
Исчезло моральное негодование, возникавшее прежде от прикосновения к злой воле.
Смолкли навсегда тягостные укоры совести.
Все всем довольны; все всем нравится; все всему предаются — без меры и выбора.
Все живут неразборчивым, первобытным сладострастием...
В мире возникла новая, отвратительная порода "человекообразных" — порода безразборчивых наслажденцев, неунывающих лентяев, ничем не заинтересованных безответственных лодырей.
Вообразите их невыразительные лица, мертвые глаза.
Вы уже слышите их нечленораздельную речь, это безразличное бормотание вечной пресыщенности, этот тупой смех идиотов?
Кто это - ничего и никого не любящие — разве они могут быть людьми?
Разве это не есть самое страшное проклятие - быть обреченным не ведать страдания, быть проклятым на всестороннюю сытость?

Радость - что сахар,
Нету - и охаешь,
А завелся как -
Через часочек:
Сладко, да тошно!
Горе ты горе, - соленое море!
Ты и накормишь,
Ты и напоишь,
Ты и закружишь,
Ты и отслужишь![2]


К сожалению, сегодня мир больше всего жаждет именно сытости.
Само название — «общество потребления» - показывает, что сытость и довольство и есть главные ценности нынешнего века. Мир все более ненавидит саму идею страдания — и при этом все больше погружается в какую-то пучину фактического страдания.

Христианство зовет к иному: не искать страданий — но и не бояться их. «Если кто не возьмет крест свой и не пойдет за Мной — тот недостоин Меня» — этими словами Христос призывает познать смысл креста жизни: страдание есть движение к совершенству; страдающий человек вступает на путь очищения — знает ли он о том или не знает. Страдающая душа ищет нового способа жизни, нового пути, ведущего к полноте и гармонии жизни. Простой народ всякую скорбь и беду называл "посещением Божиим". Человек, которому послано страдание, должен чувствовать себя не "обреченным" и не "проклятым", но "взысканным", "посещенным" и "призванным": ему позволено страдать, дабы очиститься. Именно страдание зовет душу к Богу и ведет ее к Богу; для этого страдание и посылается; в этом его назначение; таков его высший смысл[3].

«Страдание есть природа христианства именно потому, что его природа — любовь, а любовь в этом мире страдает. Только на крючке страдания выуживается любовь»[4]...

Главный символ христианства — распятый на Кресте Бог — обжигает мысль страданием, но без огня в человеке не рождается бог:

Не говори, что нет спасенья,
Что ты в печалях изнемог:
Чем ночь темней, тем ярче звезды,
Чем глубже скорбь, тем ближе Бог...[5]

_______________________________________________
[1] И.Ильин
[2] М.Цветаева
[3] Ильин И.А. Поющее сердце. Книга тихих созерцаний., с. 309.
[4] С.Фудель
[5] А.Н.Майков

Страх

Устало опустившись в своё кабинетное кресло, он мог теперь расслабиться. Дело сделано.
Как бы то ни было, назад пути нет.
Ощущение эйфории улетучилось, хотя, казалось бы, сейчас оно должно было достичь предела.
Нет, никакой даже самый изощренный юрист носа не подточит.
Всё легально. Радости только мало от этой вереницы нулей, которые появились сегодня на счете, а значит, и в кармане. «Усталость, это просто усталость. И стресс от обрушившегося счастья! Надо отдохнуть, отоспаться. Завтра я увижу другое небо другими глазами!».

Но небо осталось таким же хмурым и завтра, и последующие дни.
И даже его ослепительная синева казалась мутной и раздражала.
«Что, давняя знакомая пожаловала, депрессия? Да, тебя, милая, в дверь гони — так ты в окно, и снова дома!
Ну да, еще и про эту дуру болтливую вспомним, давай, давай, жми, ну конечно же, ты мне ещё все мои подвиги припомни! Нет, милая, мы люди ученые, нас так просто теперь не возьмешь!
Самого дорогого психолога теперь наймем, понятно? Быстрёхонько с тобой разберется, за зелёные-то!
Ишь ты, совесть взыграла! Где же ты была, голубка, когда вопрос решался? Молчала!
Да по сравнению с тем, как другие людей кидают, это просто смешно! Слышишь? СМЕШНО!!!
Они же не люди, эти гастарбайтеры, это же рабочий скот! Пусть спасибо скажут, что живыми уехали!
Найдут? Да кто же им поверит? Всё совершенно легально! Кому — мне? Бояться, что убьют?
Послушай, перестань. Это уже точно какая-то мания начинается. Из рогатки всё равно не застрелят, а на большее у них ни ума, ни денег не хватит. Господи, да что же это такое? Что за бред лезет мне в голову? Нет, чтобы теперь жизнью наслаждаться — его плющит. Кстати, а с чего это сегодня прораб таким учтивым сделался, словно в театре представление давал? Может, задумал что? Разве я его обидел?
Свое он получил сполна; а... если ему мало? Да откуда может он знать, сколько я через его руки денег прокачал? Так. Спокойно. А может, просто показалось?
Нет, что-то я какой-то дерганный стал, пора в отпуск ехать».

Можно и в отпуск съездить, или в казино сходить, или, в конце концов, банально напиться — но утром будет одно и то же: страх. Даже не то, чтобы за свою жизнь, которая почему-то резко возросла в цене, или за жизнь своих близких — которые никогда не были особо-то дороги, и даже не страх за дальнейший успех в делах. Просто страх. На пустом месте.

«Может, я просто слабак? Ведь так все живут, и ничего! Только меня плющит.
Хотя как сказать, как сказать...
Вон, Семёныч вчера весь черный пришел — говорят, врач ляпнула, что его родинка может раком закончиться. Ему-то что — молодой мужик, кровь с молоком — а весь задергался!
В клубе посмотришь кому-нибудь в глаза — и уткнёшься то ли в стену бетонную, то ли в черную дыру. Значит, тоже боятся. Только улыбками да шутками отмахиваются от других, чтобы не догадались.
И не посмели душу ворошить. Плохи, ой плохи мои дела. Боже, ну почему же Ты не сделал человека бесстрашным? Хотя, что я говорю...
Я ведь тогда сам Ему сказал: подожди; я не против Тебя, но сейчас... как бы это сказать...
Ты мне мешаешь. Дай, я сделаю своё дело — а потом я вернусь к Тебе и тогда обо всём договоримся.
Благо, не с пустыми руками приду.
Неужели от этой подлости во мне обломилась та соломинка, за которую я всегда хватался? Странно.
Не было раньше таких крупных афёр, ну и что? А мелкие что — не в счет?
Без них бы я и к этому делу никогда бы не дотянул!»

Тяжкая дума не давала покоя.
Казалось, она исчезала в суматохе будничных дел, круговороте лиц и событий — но стоило остаться одному, она словно призрак выходила из тени.
«А может, всё это лишь моя утончённая натура?
Разве любой человек не находится в постоянном страхе — погибнуть, лишиться работы, заболеть неизлечимой болезнью — да мало ли что может случиться с каждым?
Может, страх — это неотъемлемое свойство человека как живого существа?
И кошка сапога боится — просто у каждого свой предмет страха!
Как там у поэта,

«Страшно от того, что не живётся - спится,
И всё двоится, всё четверится...
А грехов так немыслимо много,
Что и оглянуться страшно на Бога...»


А религия разве не на страхе основана? Иначе зачем бояться Бога?
Разве нельзя Его любить без страха, без боязни? Как люди любят — они же не боятся друг друга!
А по верующим не скажешь, что они в каком-то животном страхе постоянно пребывают.
Вроде, такие же, как и все. Может только, чуть посерьезнее. Или даже посуровее. От страха ли?
Может быть. Хотя, по правде сказать, порой кажется, что их страх какой-то другой; они словно в одно и то же время и боятся Бога, и стремятся к Нему. Может, так надо, чтобы с Богом не по-панибратски было?
Бог ведь всё-таки, а не приятель за стойкой.

Наверное, в этом мире только дети ничего не боятся. Живут, растут — и наслаждаются жизнью!
Им дела нет, что у родителей на работе проблемы, или денег на жизнь едва хватает — они просто любят папу с мамой и верят, что голодными не останутся. Никогда.

Мы ведь тоже Твои дети, Господи! Только злые. Потому и боимся...»

_____________________________________________________
Иллюстрация: Елизавета Ведина "Страх"
Иллюстрация к повести В. Короткевича "Дикая охота короля Стаха".
http://liza.evart.ru/grafika/litografia/pictures/strakh

Умирание

Что мне делать со смертью - не знаю.
А вы другие, знаете? знаете?
Только скрываете, тоже не знаете.
Я же незнанья моего не скрываю.

Как ни живи - жизнь не ответит,
Разве жизнью смерть побеждается?
Сказано - смертью смерть побеждается,
Значит, на всех путях она встретит.

А я ее всякую - ненавижу.
Только свою люблю, неизвестную.
За то и люблю, что она неизвестная,
Что умру - и очей ее не увижу...[1]


Когда человеку становится не просто тяжело, но невыносимо тяжко, он начинает жаждать смерти.
Смерти как небытия. Прекращения страданий — своих и окружающих.
Смерти как отсутствия переживаний. Полного вакуума.
И даже начинает казаться, что это и есть истина — пока живой, живи, а когда не сможешь жить нормально — лучше самому красиво уйти...

Такой взгляд на смерть принадлежит миру, давно привыкшему всё измерять одной меркой — удовольствием. И когда неизбежность смерти становится очевидной — причем смерти долгой, мучительной — человек оказывается перед страшным выбором: терпеть до конца или самому оборвать эту тонкую нить жизни.

Конечно, смерть несет в себе прекращение зла, столь тонко подмеченное Андреем Вознесенским:

Поглядишь, как несметно
разрастается зло —
слава Богу, мы смертны,
не увидим всего.
Поглядишь, как несмелы
табуны васильков —
слава Богу, мы смертны,
не испортим всего[2].


Но если в самой смерти есть смысл, то есть ли он в процессе смерти — в умирании? Что плохого в том, что отслуживший своё организм будет выключен из жизни, — и нет ни страданий, ни человека?

Трудно здесь не вспомнить рассказ И. Тургенева «Живые мощи».
Как смогла не отчаяться Лукерья, почему не наложила на себя руки, когда в считанные месяцы превратилась из писаной красавицы в иссохшую недвижную мумию?
«- А что будешь делать? Лгать не хочу — сперва очень томно было; а потом привыкла, обтерпелась — ничего; иным еще хуже бывает. У иного и пристанища нет! А иной — слепой или глухой! А я, слава Богу, вижу прекрасно и все слышу, все. И запах я всякий чувствовать могу, самый какой ни на есть слабый! Гречиха в поле зацветет или липа в саду - мне и сказывать не надо: я первая сейчас слышу.
Лишь бы ветерком оттуда потянуло. Нет, что Бога гневить? — многим хуже моего бывает.
Хоть бы то взять: иной здоровый человек очень легко согрешить может; а от меня сам грех отошел.
Даже спать-то я не всегда могу. Ноет у меня там, в самом нутре, и в костях тоже; не дает спать как следует.
Нет... а так лежу я себе, лежу-полеживаю - и не думаю; чую, что жива, дышу - и вся я тут.
Смотрю, слушаю. Пчелы на пасеке жужжат да гудят; голубь на крышу сядет и заворкует; курочка-наседочка зайдет с цыплятами крошек поклевать; а то воробей залетит или бабочка - мне очень приятно. Ну, зимою, конечно, мне хуже: потому - темно; свечку зажечь жалко, да и к чему?
Однако хоть и темно, а все слушать есть что: сверчок затрещит али мышь где скрестись станет.
Вот тут-то хорошо: не думать! — А то я молитвы читаю, - продолжала, отдохнув немного, Лукерья. — Только немного я знаю их.
Да и на что я стану Господу Богу наскучать? О чем я его просить могу?
Он лучше меня знает, чего мне надобно. Послал он мне крест — значит, меня Он любит.
Так нам велено это понимать.
Прочту "Отче наш", "Богородицу", акафист "Всем скорбящим" — да и опять полеживаю себе безо всякой думочки. И ничего! — А то еще видела я сон, — начала она снова, — а быть может, это было мне видение — я уж и не знаю.
Почудилось мне, будто я в самой этой плетушке лежу и приходят ко мне мои покойные родители — батюшка да матушка — и кланяются мне низко, а сами ничего не говорят.
И спрашиваю я их: зачем вы, батюшка и матушка, мне кланяетесь?
А затем, говорят, что так как ты на сем свете много мучишься, то не одну ты свою душеньку облегчила, но и с нас большую тягу сняла. И нам на том свете стало много способнее.
Со своими грехами ты уже покончила; теперь наши грехи побеждаешь.
И, сказавши это, родители мне опять поклонились — и не стало их видно: одни стены видны»...

Знал православный люд на Руси, что у Бога ни одна слезинка даром не пропадает — любую беду, любое страдание, каким бы оно ни представлялось невыносимым, можно вытерпеть до конца, лишь бы вера была.
Тогда и в самой смерти человек может посрамить смерть, не дав прилипнуть к душе отчаянию.
Только бы не вырвать в самозабвенном горе руку свою из десницы Христовой, только бы хватило мужества меньше жалеть себя и думать о себе, несчастном, а больше молиться и благодарить Того, Кто вырвал у смерти её жало.

Мы в землю уходим, как в двери вокзала.
И точка тоннеля, как дуло, черна...
В бессмертье она?
Иль в безвестность она?..
Нет смерти. Нет точки. Есть путь пулевой -
Вторая проекция той же прямой.
В природе по смете отсутствует точка.
Мы будем бессмертны.
И это - точно![3]

_________________________________
[1] З.Гиппиус
[2] А.Вознесенский
[3] А.Вознесенский

Смерть

Холодно бродить по свету,
Холодней лежать в гробу.
Помни это, помни это,
Не кляни свою судьбу.

Ты еще читаешь Блока,
Ты еще глядишь в окно,
Ты еще не знаешь срока -
Все неясно, все жестоко,
Все навек обречено.

И конечно, жизнь прекрасна,
И конечно, смерть страшна,
Отвратительна, ужасна,
Но всему одна цена[1]...


О смерти можно не думать вообще.
Просто жить, её не замечая. Чтобы не омрачался этой тягостной думой праздник жизни.
А если она где-то появится рядом, не смотреть на неё. Как будто её и вовсе нет.
Ведь именно так сейчас относятся к смерти в европейских странах, где соболезновать родственникам усопшего уже считается неприличным: умер человек - надо поскорее забыть его и не бередить душу воспоминаниями...
И ждать - ждать своей очереди с лицом, повернутым назад, ждать трусливо и малодушно, как ленивый ученик надеется, не отменят ли ненавистный экзамен?...

Но чем же так пугает смерть? Своей неизбежностью? Непреклонностью?
Или неизвестностью того, а будет ли что там, за чертой жизни?

Нет, все эти вопросы лишь слегка задевают душу: в наше расплывчатое время смерть ужасает своей категоричностью...

«Око смерти глядит просто и строго; и не все в жизни выдерживает ее пристального взгляда.
Все, что пошло, тот час же обнаруживает свое ничтожество, наподобие того, как листы бумаги, охваченные огнем, вдруг вспыхивают ярким пламенем и сейчас же чернеют, распадаются и истлевают в пепел.
Но зато все истинно ценное, значительное и священное утверждается перед лицом смерти, победоносно выходит из огненного испытания и является в своем истинном сиянии и величии.
И не то чтобы мы сами это производили; нет, это огненное испытание идет от смерти и осуществляется ее близким дыханием.
Все, что не стоит смерти, не стоит и жизни.
Ибо смерть есть пробный камень, великое мерило и страшный судия»[2]...

В мир Божий смерть вошла следом за злой волей как плод преступления.
Смерть стала вынужденной мерой пресечения греха и завершением испытаний человеческой души на её пригодность к жизни вечной.
Поэтому смерть для человечества - лишь горькое лекарство от эпидемии греха.

«Стоит мне только подумать о том, что вот эта моя земная особа сделалась бы бессмертною, - и меня охватывает подлинный ужас.
Какая жалкая картина: самодовольная ограниченность, несовершенство, которое не подлежит ни исправлению, ни угашению...
Бесконечный "огрех", вечный недотепа...
Что-то вроде фальшивого аккорда, который будет звучать всегда...
Или - несмываемое пятно земли и неба...
Вижу эту приговоренную к неумиранию телесную и душевную ошибку природы - и думаю: а ведь я буду становиться все старше и все немощнее, все беспомощнее, страшнее и тупее - и так без конца.
Какая претензия и какое несчастье!
После этих видений я просыпаюсь, как от тяжелого сна - к благословенной действительности, к реально ожидающей меня смерти...
Как хорошо, что она придет и поставит свою грань, прекратит мою земную дисгармонию.
Значит, эта мировая ошибка, носящая мое земное имя, может быть исправлена...
А смерть придет, как избавительница и исцелительница.
Даст мне прощение и отпуск. Откроет мне новые, лучшие возможности.
А я приму от нее свободу и, ободренный ею, начну восхождение к высшей гармонии».

«Смерть! Где твое жало? Ад! Где твоя победа?» (1 Кор. 15, 55) - восклицает апостол Павел. Воскресение Христово стало началом новой эпохи человечества, когда тирания смерти побеждена, а всем верующим во Христа даровано причастие жизни вечной:

Смерть, не тщеславься: се людская ложь,
Что, мол, твоя неодолима сила...
Ты не убила тех, кого убила,
Да и меня, бедняжка, не убьешь.
Как сон ночной - а он твой образ все ж -
Нам радости приносит в изобилье,
Так лучшие из живших рады были,
Что ты успокоенье им несешь...
О ты - рабыня рока и разбоя,
В твоих руках - война, недуг и яд.
Но и от чар и мака крепко спят:
Так отчего ж ты так горда собою?..
Всех нас от сна пробудят навсегда,
И ты, о смерть, сама умрешь тогда![3]

___________________________________
[1] Георгий Иванов
[2] И.Ильин
[3] Джон Джон

Ад

Как Рай, так и Ад для человека начинаются еще во время земной жизни. Адская мука — это свободный выбор человека. Более того, выбор желанный. Ведь бывает упоение яростью, или даже злорадство — это тоже своего рода радость, только с демоническим смешком.

«Человек осужден быть свободным — свободным без Бога!»
Этот лозунг, брошенный Ж.-П.Сартром в послевоенную молодежную среду, во многом определил характер второй половины ХХ века в Западном мире — эпохи сексуального бешенства, бунта против любых традиционных ценностей, да и вообще жизненных ценностей как таковых.
Но что послужило первым толчком к такому решительному отвержению пути, которым человечество шло тысячелетиями?
Ответ — конечно же, кроется в детстве: «Только однажды, — пишет Сартр, — у меня возникло чувство, что Бог существует. Играя со спичками, я прожег маленький коврик. И вот, когда я пытался скрыть следы своего преступления, Господь Бог вдруг меня увидел — я ощутил его взгляд внутри своей черепной коробки и на руках; я заметался по ванной комнате, до ужаса на виду — ну просто живая мишень. Меня выручило негодование: я пришел в ярость от Его наглой бесцеремонности и начал богохульствовать... С тех пор Бог ни разу на меня не смотрел»[1].

В рассказе современного японского писателя Рюноскэ Акутагавы есть такая картина преисподней:
«В бушующем пламени и дыму, истязуемые адскими слугами с бычьими и конскими головами, люди судорожно мечутся во все стороны, как разлетающиеся по ветру листья.
Там женщина, видно, жрица, подхваченная за волосы на вилы, корчится со скрюченными, как лапы у паука, ногами и руками. Тут мужчина, должно быть, какой-нибудь правитель, с грудью, насквозь пронзенной мечом, висит вниз головою, будто летучая мышь. Кого стегают железными бичами, кто придушен тяжестью камней, которых не сдвинет и тысяча человек, кого терзают клювы хищных птиц, в кого впились зубы ядовитого дракона, — пыток, как и грешников, там столько, что не перечесть»[2].

Сегодня подобные образы Дантова ада уже не производят шокирующего впечатления.
С начала прошлого столетия мир знавал не просто аллегорические, художественные образы ада, но вполне ощутимое зловоние, просачивающееся из преисподней:

«Товарищ Ленин, я вам докладываю
не по службе, а по душе.
Товарищ Ленин, работа адова
будет сделана и делается уже»

Плоды этой «работы» сегодня известны всякому. Инфернальные картины Иеронима Босха или Сальвадора Дали, или даже истерический пафос Ницше — не более чем легкая разминка к торжественному шествию обитателей преисподней по судьбам ХХ века.
Легко заметить, что «работа адова» и «приговор быть свободным» постоянно переплетаются и в судьбах людей, и в судьбах целых народов. Как это ни может показаться странным, но христианство смотрит на ад именно как на место, где до конца выполнено обещанное Богом человеку — быть свободным! — ведь образ Божий, прежде всего, состоит в свободе человека!
Должно же быть пристанище у тех, кто вместе с Сартром и Иваном Карамазовым «свой билет на вход спешат возвратить обратно» — особое, выделенное, обособленное — для тех, кому тошно быть в Божественном мире!
Там, в преисподней, им предоставлена возможность жить самим собою, не по Божьему, а по-своему, не по любви, а «по своему хотению» — хотя едва ли можно назвать жизнью вечное пребывание в аду...

Как рай, так и ад для человека начинаются ещё во время земной жизни.

Адская мука — это свободный выбор человека. Более того — выбор желанный.
Ведь бывает упоение яростью, или даже злорадство — это тоже своего рода «радость», только с демоническим смешком. Именно эти извращенные «радости», ставшие сущностью человека, и будут подобно червю вечно пожирать грешников в аду.
«Мука — свидетельство неспособности любить», — писал Ф.М.Достоевский.
«Ибо возмездие за грех — смерть» — не переставал повторять апостол Павел.
Вечное умирание неумирающей души, неостановимое отдаление от источника жизни — Бога — само по себе становится мучением вечного опустошения.
Не Бог изобретает для грешников наказания и мучения, нет: источник страданий грешники порождают внутри себя сами.
Святой Василий Великий по поводу адских мучений писал:

«Те, которые делали зло, воскреснут на поругание и стыд, чтобы увидеть в самих себе мерзость и отпечатление соделанных ими грехов.
И может быть, страшнее тьмы и вечнаго огня тот стыд, с которым увековечены будут грешники, непрестанно имея пред глазами следы греха, совершенного во плоти, подобно какой-то невыводимой краске, навсегда остающейся в памяти душ их...
Жесточайшее из всех мучений — вечный позор и вечный стыд».

«Ад не есть какая-либо вечная жизнь вне Христа, — пишет Е.Н. Трубецкой, — ибо вечная жизнь одна: она только в Боге, только во Христе; Отпадение ада от Бога есть отпадение смерти, а не отпадение жизни». Именно поэтому существование отпавшей от Бога твари в аду есть «увековеченный миг окончательного разрыва с жизнью».

_____________________________________________________
[1] Сартр Ж.-П. Слова // он же. Последний шанс. СПб., 2000. С. 298.
[2] Муки ада.

Диавол, бесы

Христианская традиция говорит о трагедии, которая произошла в ангельском мире. Трагедия любви, замкнувшейся на себе самом.
Трагедии гордыни, которая превратила высшего ангела Денницу в сатану, врага творца и всего человеческого рода…

Когда берешь в руки фотоальбом Бутовского полигона, всматриваешься в лица обреченных на страшную участь, вдруг замечаешь: тот, чья рука только вчера подписывала очередной расстрельный список, вскоре сам оказывался среди обреченных... Злая ирония? Или чья-то злая воля? Был ли в истории век, более кровожадный и человеконенавистнический, чем ушедший двадцатый? Кому дымили трубы концлагерей, кому приносилась эта леденящая душу многомиллионная жертва ГУЛАГов, Освенцимов, Хиросим?

Без сомнения, тому, кто упивается этой болью, страданием, смертью. Тому, кто уже не может не разрушать — ведь чтобы созидать, надо уметь любить, уметь ценить красоту другого и радоваться ей!

«Другого?... Не себя?... Значит, я не самый светоносный и прекрасный? Или я не Люцифер?
Некогда самый ближайший ангел к Тому, Кто нынче мне противен?
Чьих милостей не выношу — ведь «лучше быть Владыкой ада, чем слугою Неба»![1]

Чем больше вижу я вокруг
Веселья, тем больней меня казнят
Противоречия моей души,
Терзаемой разладом ненавистным.
Лишь в разрушеньи мой тревожный дух
Утеху черпает[2]...

Я за день истреблю
Все то, что именующий Себя
Всесильным непрерывно созидал
В течение шести ночей и дней[3].

Христианская традиция говорит о трагедии, которая произошла в ангельском мире — трагедии любви, замкнувшейся на себе самом, трагедии гордыни, которая превратила высшего ангела Денницу в сатану - врага Творца и всего человеческого рода.

«Как упал ты с неба, денница, сын зари! разбился о землю, попиравший народы.
А говорил в сердце своем: "взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему".
Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней» (Ис.14:12-16)

Сегодня образ диавола все более романтизируется.
С экранов и глянцевых обложек бестселлеров насаждается мысль о двуединстве добра и зла, их изначальности и необходимости одного для другого.

Как жаль, что забыл наш современник старый афоризм:

«Главное дело диавола — убедить, что он не существует!»
Ведь неверие в диавола обычно сочетается с погружением в человеческое зло, а отрицание зла как такового и есть самая лучшая пропаганда зла!
Почему именно ХХ век оказался таким страшным? Потому что зло стало банальностью.
«Заполняются бланки — и евреи отправляются в газовые камеры; на картах проставляются безликие цифры координат — и бомбардировщики сжигают школы и больницы.
Испытывать угрызения совести некому.
В таком мире дьяволу нет нужды рыскать, как хищному зверю, — ему гораздо удобнее подписывать бумаги за письменным столом»[4].
Поэтому-то и накладывает цивилизованный человек на личину врага рода человеческого макияж относительности и условности, чтобы смягчить, а, может и даже стереть его звероподобные черты...

Но христианство продолжает настаивать на том, что диавол — вовсе не какая-то абстрактная идея зла как недостатка или извращения добра, или художественная аллегория, но личность, личность глубоко трагическая, несущая гибель и разрушение, которая задает вполне определенный тон своим последователям. Поэтому и победа Христа над диаволом — отнюдь не поэтическая метафора, но реальность, в которой удостоверяется всякий верующий, когда его душа ощутимо освобождается от уз греха.
Первым существенным прорывом из обволакивающего демонического дурмана греха становится таинство Крещения, когда уверовавший отрекается от сатаны и всех дел его, чтобы сочетаться Христу и уже более не оставаться в плену диавола.
Но на этом борьба не заканчивается: изгнанный во вне, диавол продолжает пытаться то натиском страстей, то какой-нибудь бесовской хитростью снова овладеть душой:

И гордый демон не отстанет,
Пока живу я, от меня,
И ум мой озарять он станет
Лучом чудесного огня;

Покажет образ совершенства
И вдруг отнимет навсегда
И, дав предчувствия блаженства,
Не даст мне счастья никогда[5].

_____________________________________________
[1] Мильтон. Потерянный рай.
[2] Мильтон. Потерянный рай.
[3] Мильтон. Потерянный рай.
[4] Д.Б.Рассел. Мефистофель.
[5] М.Лермонтов.

Антихрист

С чем сегодня только не связывают конец мира!
И с техногенными катастрофами, и с ядерными войнами, да и просто с глобальной усталостью мира.
Но в христианской эсхатологии, учении о конечных судьбах мира и человека, есть нечто, сразу привлекающее к себе особое внимание. Это фигура Антихриста…

Вместо неба — броня,
Двери Рая закрыты на ржавый засов
Все ушли без меня,
Я зову, но не слышу родных голосов
Вижу, словно в бреду,
Как над миром восходит Последний Рассвет
Сердце, мертвою птицей во льду,
Все твердит о грядущем,
Которого нет.

Христианство говорит об антихристе вещи парадоксальные.
Прежде всего, антихрист не приходит как враг Христа: напротив, он приходит вместо Христа, стараясь быть зеркальным отражением Христа, таким же, как Христос, — только «из зазеркалья», холодного и безжизненного.
Более того: христианство говорит о том, что ко времени пришествия антихриста образ Христа будет весьма популярен — правда, этот образ будет иметь мало общего с Тем, историческим Иисусом — это будет некий сборный образ «общечеловеческих» ценностей, чуждый церковного консерватизма и узкорелигиозной категоричности.

И вот, однажды, общество с удивлением обратит внимание на юного, но уже прославившегося благодаря своей гениальности мыслителя и общественного деятеля.
Будучи одаренным множеством талантов, он увидит в них особые знаки благоволения свыше и признает себя тем, чем в действительности был Христос.
«Христос пришел раньше меня: я являюсь вторым.
Я прихожу последним, в конце истории, именно потому, что я совершенный, окончательный спаситель.
Тот Христос — мой предтеча. Его призвание было — предварить и подготовить мое явление.
Христос был исправителем человечества, я же призван быть благодетелем человечества.
Я дам всем людям все, что нужно. Христос разделял людей добром и злом, я соединю их земными благами. Христос принес меч, я принесу мир. Он грозил земле страшным последним судом.
Но ведь последним судьёю буду я! Я просто каждому дам то, что ему нужно.»
И вот ждет он призыва Божия, ждет высшей санкции, чтобы начать свое спасение человечества, — и не дождется.
И вот мелькает в его уме мысль: «А если?.. А вдруг не я, а тот... галилеянин?..
Вдруг Он не предтеча мой, а настоящий, первый и последний? Вдруг Он придет ко мне... сейчас, сюда?..
Что я скажу Ему? Ведь я должен буду склониться перед Ним?
Я, светлый гений, сверхчеловек! Нет, никогда!»
И тут на место прежнего холодного уважения к Богу зарождается и растет в его сердце жгучая, захватывающая дух ненависть: «Я, я, а не Он! Нет Его в живых, нет и не будет. Не воскрес, не воскрес, не воскрес!...»
В порыве гнева он выскакивает из дома в глухую черную ночь и бежит по скалистой тропинке...
Ярость утихла и сменилась отчаянием. Он остановился у отвесного обрыва. Тоска сдавила сердце.
«Позвать Его?» И среди темноты ему представился кроткий и грустный образ.
«Он меня жалеет... Нет, никогда!»
И он бросился с обрыва. Но тут какая-то сила удержала его в воздухе, и отбросила назад.
Перед ним предстала светящаяся туманным сиянием фигура, и из нее два глаза острым блеском пронизывали его душу... «Я бог и отец твой. А тот нищий, распятый - мне и тебе чужой.
Ты так прекрасен, велик, могуч. Делай твое дело во имя твое, не мое.
Я ничего от тебя не требую, и я помогу тебе.»
И с этими словами он почувствовал, как острая ледяная струя вошла в него.
И вместе с тем он ощутил небывалую силу и восторг.
На другой день он уже писал свое знаменитое сочинение под заглавием: «Путь к вселенскому миру и благоденствию.» Ведь для того, чтобы быть принятым, надо быть приятным.
Обаятельность его личности с легкостью делает его популярнейшим политиком, остановившим войны.
«Народы земли! Я обещал вам мир, и я дал вам его.
Придите же ко мне теперь все голодные и холодные, чтобы я насытил и согрел вас.»
Теперь самое важное для него — установление во всем человечестве равенства всеобщей сытости.
Добившись всеобщего почитания, антихрист тонко подменяет культ Христа — Богочеловека — культом Человекобога и требует поклонения себе как Богу.
Чтобы убедить сомневающихся, он начинает совершать явные чудеса, показывая страшные и великолепные зрелища.
И многие, бездумно увлекшись эффектностью, с восторгом принимают Антихриста как бога.
И тогда он резко меняет свое поведение: вместо показной благожелательности к противникам, он открыто выступит беспощадным гонителем всех, кто не захочет признать его Богом.
И вот, когда истребление врагов будет почти завершено, когда человечество будет захлебываться злобой и отчаянием, а воплотившееся зло праздновать победу за победой — тогда поколеблются стихии, погаснет солнце, свернутся небеса словно свиток — и явится Христос, Тот Самый, Распятый и Воскресший — и упадет бездыханным всемирный царь и гений человечества, три с половиной года державший в страхе обезумевшее от сытости и греха человечество.
Тогда начнется Великий Суд — окончательное отделение живого от мертвого, праведного от злобного.
Это и будет Вторым Пришествием, Торжеством Христа, полной победой над смертью и диаволом.

Мы не жили — и умираем
Среди тьмы.
Ты вернешься... Но как узнаем
Тебя — мы?
Всё дрожим и Тебя стыдимся
Тяжел мрак.
Мы молчаний Твоих боимся...
О, дай знак![1]


_______________________________________________
[1] З.Гиппиус.

_______________________________________________
Иллюстрация:
Фреска из храма в Румынии "Антихрист в аду"
http://www.varvar.ru/arhiv/slovo/antihrist.html

Конец света

Двадцатый век... Еще бездомней,
Еще страшнее жизни мгла
(Еще чернее и огромней
Тень Люциферова крыла).

...

Что ж, человек? - За ревом стали,
В огне, в пороховом дыму,
Какие огненные дали
Открылись взору твоему?[1]

Даже самый далекий от религии человек уже не может не задумываться о судьбе мира.
Не надо быть ученым или политиком, чтобы понимать — сегодня человечество строит свою жизнь хищническим образом, а истощенная природа уже не в состоянии удовлетворять всё возрастающие аппетиты.
Прежний нерукотворный Храм Божий — природа — давно уже превратилась не то что в мастерскую, в гигантский концерн под названием «Бери от жизни всё!», безжалостно пожирающий всё на своем пути.
Мы неумолимо приближаемся к какой-то роковой черте, за которой...
А что, действительно, нас ждет за этой заповедной чертой?
Кошмар третьей мировой всеуничтожающей войны?
Или царство всё умеющих бездушных роботов?
Или, быть может, нас ожидает вторжение космических пришельцев, которые откроют нам секрет неисчерпаемой энергии?

Христианство отвергает все фантазии на эту тему. Но почему же Церковь запрещает предаваться столь волнительным рассуждениям о том, что будет происходить в конце времен?

Ответ здесь прост: там, где сходятся концы с началами, где обнажается сокровенный нерв религиозности, где альфа и омега бытия — должен говорить Сам Бог — Тот, Кто вне времени, Тот, в Чьей руке и сокрыта судьба мира и человека.

Евангелие рассказывает, как однажды Иисус сидел вместе с учениками на Елеонской горе, рядом с Иерусалимом.
Любуясь величественным Храмом Соломона, разрушение которого Христос уже предсказал, любознательные ученики стали спрашивать Учителя о конце света.
В ответ они услышали следующее:

«Смотрите, чтобы вас не ввели в обман! Многие будут приходить под Моим именем и говорить:
«Я — Помазанник Божий!» — и многих введут в обман!
Вы услышите о ближних и дальних войнах — смотрите, не пугайтесь!
Восстанет народ на народ и царство на царство, будет голод и землетрясения во многих местах, но все это только родовые схватки.
Будут тогда вас мучить и убивать, и все народы из-за Меня вас возненавидят.
Из-за того, что умножится зло, у многих охладеет любовь.
Если вам скажут тогда: «Смотри, вот Христос!» или «Вон Он!» — не верьте!
Словно молния, что рассекает все небо с востока до запада, — таким будет пришествие Сына Человеческого.
И тотчас, после скорби тех дней солнце померкнет, луна не даст света, звезды падут с небес и сотрясутся небесные силы.
Тогда появится на небе знак Сына человеческого, и зарыдают в отчаянии все народы земли, увидев, что Сын человеческий грядет на облаках небесных с великой силою и славою.
Тогда Он сядет на царский престол и приведут к Нему все народы. Он разделит всех людей на две части.
И скажет тогда Царь стоящим по правую руку:
«Идите сюда, благословенные Моим Отцом! Владейте предназначенным вам со дня сотворения мира.
Потому что Я голоден был — и вы Меня накормили, жаждал — и вы Меня напоили, был чужестранцем — и вы Меня приютили, был наг - и вы Меня одели, был болен — и вы ходили за мной, был в тюрьме — и вы Меня навестили».
Тогда ответят праведники:
«Господи, когда мы видели Тебя голодным — и накормили?»
И скажет им Царь в ответ:
«Все, что вы сделали для одного из братьев Моих, вы сделали для Меня».
А потом скажет Он и тем, кто по левую руку:
«Прочь от Меня, проклятые! Ступайте в вечный огонь для дьявола!
Я голоден был — и вы Меня не накормили, не напоили, вы Меня не приютили, не одели, никак не позаботились обо Мне! Чего вы не сделали для одного из братьев моих, того и для Меня не сделали!»
И пойдут они на вечную муку, а праведные — в вечную жизнь»...

Страшный Суд — это последний кризис человечества.
Когда зло достигнет своего предела, тогда и вернется Тот, Чья любовь была распята на Голгофе, Тот, Чьей победой над смертью пренебрег мир греха.
И главный закон Его Страшного Суда — Его заповедь любви: либо презренно отвергнутая, либо исполненная людьми веры.
То состояние, с которым покидает этот мир душа — состояние любви, либо — нелюбви, самолюбия — и есть единственное сокровище, — оправдывающее или осуждающее, — с которым человек и предстанет пред кротким и грозным Судьей.

Чёрный снег по асфальту дорог,
Красный дождь по шиферным крышам,
И закаты ушли на восток,
Эха света больше не слышно.

Слёз туманных слепое стекло,
Мелкий воздух в песчаных пылинках,
В золотых облаков полотно
Ветер мусорный врезал снежинки.

И по чёткой тропинке времен
Старость мира, хромая, подходит.
Из открытых Вселенной окон
Жизнь из этого мира уходит...


__________________________________________
[1] А.Блок
__________________________________________
Иллюстрация:
Виктор Михайлович Васнецов "Воины Апокалипсиса"



Обсуждение статьи:
   Gaisinska Sweta 05.03.2013 21:49:
Класс!!!
   Анна 21.03.2011 13:58:
Спасибо
   Дмитрий 07.02.2011 22:33:
Очень светлое и проникновенное слово. Спасибо.
   Ирина 27.09.2010 13:18:
Спасибо.




Святителю отче наш, Феодосіє, моли Бога за нас!
 Протоиерей Павел Великанов. Где Бог, когда творится зло? | Храм святителя Феодосія Чернігівського
© 2009-2023 Храм свт.Феодосія Чернігівського
(03179 Київ, вул. Чорнобильська, 2. тел. +38 066-996-2243)

За благословінням Блаженішого Володимира, Митрополита Київського і Всієї України.

Головний редактор - протоієрей Олександр Білокур , Головний редактор - Олена Блайвас, Технічний редактор - Олександр Перехрестенко


Відвідувачей на сайті: 189