|
|
Несколько
лет назад духовник екатеринбургского Ново-Тихвинского
женского монастыря и Свято-Косьминской мужской пустыни
схиигумен Авраам (Рейдман) начал проводить беседы о духовной
жизни с монашествующими и мирянами. |
Эти беседы полюбились: каждый находил
там для себя конкретные ответы на жизненно важные вопросы: как
бороться со страстями, как исполнять евангельские заповеди,
как правильно относиться к тем или иным явлениям современной
жизни. Беседы были опубликованы в книгах «Беседы с прихожанами»
и «Благая часть», выдержки из которых мы вам предлагаем.
Много лет назад я спросил у своего духовника, игумена Андрея
(Машкова), что такое смирение.
Я в то время был молодым и неопытным, мне казалось, что если
я получу точный ответ, то тут же приобрету эту добродетель,
и у меня все пойдет на лад.
К тому же я нашел в «Лествице» преподобного Иоанна Лествичника
изречение о том, что смирение есть искоренительница всех страстей,
и загорелся желанием приобрести смирение, чтобы таким образом
устранить все страсти, как говорится в сказке, «одним махом
семерых побивахом».
На самом деле смирение приобретается в борьбе, иногда, к сожалению,
в преткновениях и падениях, и тот, кто приобрел смирение,
можно сказать, приобрел совершенство или приближается к нему.
Это мне поневоле пришлось понять с годами, из собственного
горького опыта.
Но в то время я обратился к отцу Андрею с вопросом: «Что такое
смирение?» — и он дал мне ответ, который показался мне совершенно
неожиданным и даже неуместным.
Он сказал, что смирение — это ненадеяние на себя.
Я этими его словами был сильно разочарован: «Что он такое
говорит, какое это имеет отношение к моему вопросу?!», но
промолчал.
Он, видимо, почувствовал, что я с этим не согласился, и не
стал продолжать разговор.
А спустя годы я осознал, что это так и есть: смирение состоит
именно в том, чтобы во всем надеяться не на себя, а на Бога,
и считать себя грешным, ничего не стоящим человеком.
Отец Андрей говорил так от опыта, он был по-настоящему смирен.
Мы часто не понимаем, что такое истинное смирение, что значит
почитать себя хуже других.
Поэтому вместо того, чтобы смиряться, занимаемся смиреннословием.
Смиреннословие — очень распространенная мнимая добродетель,
когда человек на словах уничижает себя, а в душе таким себя
не почитает.
Настолько распространен этот порок, что трудно им не заразиться.
Есть история про одного такого «смиренномудрого» монаха.
Он так убедительно обличал себя в каких-то грехах, что слушатели
ему поверили, и когда они поверили, монах огорчился. Понимаете?
Представьте себя на его месте, ведь у всех нас бывают подобные
ситуации.
Мы говорим: “Да, я грешный человек” — казалось бы, это скромно,
или: “Я малограмотный, мало читаю”.
Если тот, к кому мы обращаемся, действительно поверит, что
мы такие, то мы ведь огорчимся, нам это не понравится.
В действительности мы называем себя грешными, малограмотными
и говорим о прочих своих недостатках для того, чтобы возвыситься
перед теми людьми, которые смирение почитают добродетелью.
То есть мы хвастаемся, так сказать, с примитивной мужицкой
хитростью, вроде: “Я плохой”, а человек, с которым мы общаемся,
должен сказать: “Да нет, ты хороший”. — “Нет, я плохой”. —
“Да нет, ты хороший”. — “Нет, я грешник”. — “Да нет, ну что
ты”.
Нам это приятно, очень трудно от этого отказаться.
Мой духовник, отец Андрей, не говорил так о себе никогда.
Не было случая, чтобы он сказал о себе плохо, например: “я
грешник” или что-то подобное.
Но когда его оскорбляли, или унижали, или обращались с ним
как с каким-то простым, ничтожным человеком, он на это никак
не реагировал.
Один раз его ужасно, страшно оскорбили.
Он был уже в сане игумена (монастырь не возглавлял, а просто
имел сан игумена).
Однажды ему нужно было ехать на требу — причащать больного.
Было утро и, по уставу, в монастыре служили полунощницу. Шел
пост.
Пели тропарь “Се, Жених грядет в полунощи…”, и все братья
выходили и выстраивались посередине храма.
Поскольку отец Андрей собрался на требу, то он не взял с собой
форму, то есть мантию и даже, по-моему, клобук.
Но люди, которые должны были за ним приехать, немного задерживались,
и отец Андрей решил выйти вместе с братьями на середину храма:
он был человеком очень братолюбивым, любящим монастырскую
жизнь. Он и вышел, но без мантии.
И тут наместник ему сказал: “Ты как Иуда”.
Представьте себе: сказать такое человеку, которому в то время
было больше пятидесяти лет, который имел множество духовных
чад, с детства был воспитан в вере, с тридцати лет подвизался
в Глинской пустыни, где духовная жизнь процветала.
Никто ни в чем не мог его упрекнуть, даже в чем-либо внешнем.
И ему, человеку совершенно безупречной жизни, при всей братии
говорят: “Ты как Иуда”!
Об этом случае мне потом рассказывал сам отец Андрей.
Я тогда возмутился: “Как же наместник мог такое сказать?”
А отец Андрей ответил: “Да он немощный”, и не видно было,
чтобы он на этого человека сердился.
Можно было бы привести много других примеров того, как отца
Андрея унижали, оскорбляли.
А он, если иногда и обижался, то ненадолго, обида быстро проходила.
Он говорил, что обидеться может и святой, а вот держать зло
— уже нехорошо.
Об искреннем смирении отца Андрея свидетельствовали и другие
случаи.
Как-то я заболел и мне назначили водолечение (забыл, как оно
точно называется).
Бывает это так: надевают на человека специальную рубаху, обматывают
и так далее.
Считается, что благодаря этой рубахе из организма через поры
кожи выходят все шлаки.
В монастыре, где жил отец Андрей, была одна сестра, которая
разбиралась в этом водолечении, и она мне сколько-то помогала,
но ухаживать за мной она как женщина не могла, ведь надо было
меня сначала заматывать, а потом разматывать.
После такого лечения из организма человека, попросту говоря,
с мочой за короткое время выходят все вредные вещества.
И отец Андрей выносил за мной ведро (сам я не мог выходить,
поскольку туалета в том месте не было).
Он — мой наставник, духовник монастыря, игумен и, главное,
человек, неизмеримо превосходящий меня в духовной жизни, не
стыдился это делать, и делал совершенно спокойно.
Не знаю, сделал бы я для него такое или нет, а он за мной
так ухаживал, причем без всякой рисовки: просто брал ведро
и выносил.
О смирении отца Андрея можно было бы рассказать много интересного.
Тем не менее от него, повторю, никогда нельзя было услышать:
“я грешник”, “я плохой”, “я невежественный”.
Он и ничего хорошего особенно о себе не говорил, никогда не
рассказывал о своей духовной жизни, о своих духовных переживаниях,
но если бывали случаи смириться, смирялся.
Это смирение, конечно, было у отца Андрея уже не человеческим,
но от Бога, это было даром Божиим.
Для меня он навсегда останется примером истинного, неподдельного
смирения.
Вопрос. Я действительно считаю себя
грешной и ничтожной тварью. Как узнать, искреннее ли это чувство?
Ответ. Я не думаю, что ты так считаешь. Иначе по поведению
это было бы сразу видно.
Кто считает себя грешным и ничтожным, тот, конечно, не будет
ни осуждать, ни злословить, ни укорять кого-либо.
То есть одно дело почитать себя таким в уме, и другое дело
— на самом деле, искренно, в сердце это чувствовать.
Когда преподобный авва Дорофей сказал своему старцу — Варсонофию
Великому, что считает себя хуже всей твари, тот ему ответил:
“Это, сын мой, для тебя гордость — так думать”.
Но авва Дорофей, в отличие от нас с тобой, был человеком умным
и сразу понял, о чем идет речь.
Он сознался: “Да, отче, это для меня гордость, действительно,
но я знаю, что должен был бы так о себе думать”.
Тогда Варсонофий Великий сказал ему: “Вот теперь ты стал на
путь смирения”.
То есть авва Дорофей признался, что в действительности не
считает себя хуже всякой твари, он просто имеет теоретическое
представление о том, что надо было бы ему так думать, но на
самом деле такого искреннего о себе мнения у него нет.
Это очень важно.
Один подвижник утверждал, что он считает себя ослом.
В подражание некому авве Зосиме он говорил: “Я осел”.
А старец ему сказал: “Ты не имеешь права так себя называть,
потому что когда авва Зосима именовал себя ослом, то имел
в виду, что он, как осел, все вытерпит, а ты ведь ничего не
вытерпишь”.
Надо научиться смотреть на себя трезво, лучше признать, что
у тебя нет смирения.
И это будет более серьезное, глубокое смирение, чем такая
вот игра: “я ничтожная тварь”.
Я тоже могу называть себя разными оскорбительными словами
и, может, иногда даже называю, когда никто не слышит, но,
скорее, я позволяю себе это для утешения.
“Ах ты дурак, что ж ты сделал?” (допустим, я что-то не так
сделал).
Что с того? Это же не значит, что я считаю себя глупым человеком,
я все равно думаю, что я умнее многих и многих.
Если даже таким образом мы сами себя укоряем, мы, тем не менее,
делаем это шутя и любя.
Не так ли?
Очень трудно научиться не играть.
Вопрос . Святые отцы говорят, что
смирение состоит в том, чтобы считать себя хуже всех.
Как этого достичь? И еще: что такое ложное смирение?
Ответ. Ложное смирение — это смирение показное.
Во-первых, это напускной смиренный вид.
Во-вторых, это смиреннословие: человек говорит о себе, что
он великий грешник и хуже всех, а если его на самом деле оскорбят,
он тут же возмущается и очень ревностно отстаивает свои права.
В-третьих, ложное смирение проявляется в том, что человек
мысленно повторяет какие-то заученные смиренные фразы, допустим
изречения святых отцов о смирении, полагая, что он думает
так искренно, но смысл этих фраз до его сердца не доходит.
Из сердца исходят не только «помышления злая», но и вообще
все человеческие помышления. Человек, если можно так выразиться,
мыслит сердцем: если он не убежден в чем-то сердцем, значит,
он не убежден в этом совсем — будь то хорошее или плохое.
Допустим, ты вычитал у Григория Синаита, что надо считать
себя хуже всех.
Ты ходишь и повторяешь: «Я хуже всех», но если твое сердце
не соглашается с этими словами, значит, на самом деле ты так
не думаешь.
Твое смирение — воображаемое, ты просто мечтаешь о себе.
Если ты смиренный в сердце, значит, ты действительно смиренный.
Ты можешь не высказывать никаких определений смирения, не
иметь никаких образных представлений о нем, а смирение будет.
И наоборот, ты можешь сколько угодно говорить о себе, как
праведный Авраам, что ты «прах и пепел», или как пророк Давид,
что ты «червь, а не человек», а в мыслях будешь держать:
«Вот, я червь, а не человек, поэтому я лучше всех этих людей.
Ведь они о себе не думают, что они черви, а я думаю. Поэтому
они черви, а я человек».
Не стоит себя так неразумно понуждать.
Нужно помнить, что все дается от Бога.
Любая настоящая и укоренившаяся добродетель есть действие
благодати.
Надо отличать понуждение себя к добродетели и добродетель
истинную, которую мы приобрели от действия благодати.
Поэтому больше и лучше всего в стяжании добродетелей помогает
Иисусова молитва.
Все, что приходит от непрестанной покаянной Иисусовой молитвы
— настоящее, пусть малое, но настоящее.
А вот с искусственным понуждением себя к добродетели нужно
быть довольно осторожным, чтобы не запутаться и вместо понуждения
себя не перейти к актерству.
Мы и сами не заметим, как это может случиться: будем что-то
изображать не перед людьми даже, а внутренне, сами перед собой.
Поэтому самое главное — найти для себя ту меру смирения,
которую ты искренне принимаешь сердцем, а уже от нее начинать
двигаться дальше и понуждать себя к большему.
Источник
Публикация любезно предоставлена редакцией сайта Ново-Тихвинского
монастыря
|
Валентина 20.12.2010 00:34:
Я тоже считала себя смирной, но это неправда. Сейчас я думаю, что до самой смерти буду бунтовать, смирение для меня невозможно. Мне кажется что смирение - это особое состояние души, как любовь. Это особый Божий дар. Бог дал просто по любви. Смирных людей не видно, я очень люблю по настоящему смирных людей, их встречаешь неожиданно и необязательно в церковной ограде. Это как подарок, меня такие люди удивляют и я благодарю Бога за встречу с ними. |