 Ира
Гавришева - волонтер Всеукраинской Ассоциации помощи онкобольным
детям. Жительница Запорожья, областного центра Украины. Девушка
на коляске. Бывшая пациентка онкологического детского отделения.
С букетом диагнозов, каждый из которых до сих пор считается смертельным
(один из них - помимо опухоли - миастения, заболевание, возникающее
в результате нарушения иммунных механизмов и характеризующееся патологической
«мышечной утомляемостью»). Несколько раз побывавшая не на грани
смерти, третья остановка сердца длилась у Иры полчаса. При этом
- человек со здоровой, устойчивой психикой и редким умом. Оптимистка,
каких мало. Человек, вернувшийся в отделение, в котором ей довелось
пережить столько мучений, чтобы помогать врачам и нынешним пациентам
в качестве волонтера. Победитель двух всеукраинских конкурсов: «Первый
шаг к успеху» и «Новітній інтелект».
 Больше
года назад на Доноре впервые
были опубликованы мои рассказы-воспоминания об отделении детской
онкогематологии г. Запорожья… Тогда я не думала что хоть кто-то
будет это читать… Тогда я представить себе не могла что кто-то,
прочитав рассказы, захочет помогать онкобольным детям… потому что
я сама не хотела… потому что я хотела снова забыть самую большую
боль моего детства… Не вышло… Говорят "от судьбы не убежишь"
и это правда! По этому сейчас я волонтер в родной запорожской гематологии…
Я своими глазами вижу, как много можно изменить в этом отделении,
если приложить силы… Я вижу как на моих глазах отделение смертников,
описанное в моих рассказах, превращается в другое, "перспективное"!
И от этого хочется делать все больше и больше! Что бы нынешние маленькие
пациенты отделения никогда не испытали то, что испытывала я…
Первая любовь
- Мама, кто там лежит во второй палате? Я много раз видела, как
оттуда выходит женщина, но ни разу не видела ее ребенка.
- Там лежит мальчик, Виталик. Он на год старше тебя – ответила моя
мама – у него лейкоз, состояние очень тяжелое. По этому он и не
выходит.
- Ему же там, наверное, скучно? Все один и один. Может, я могла
бы к нему в гости ходить, в игры играть?
- Хорошо, я узнаю.
В тот же вечер я переступила порог палаты, где лежал Виталик, держа
под мышкой несколько настольных игр.
- Привет, я Ира.
- Привет… - голос был совершенно равнодушный – я Виталик – он смотрел
сквозь меня и молчал.
- Я игры принесла, выбирай, в какую будем играть? – Виталик равнодушно
пожал плечами…
 Мы
сидели, переставляли фишки на игровом поле, а я все присматривалась
к нему. Совершенно бледное лицо, характерные "преднизолоновые"
щеки. И очень грустные голубые глаза. Глаза, которые всегда смотрели
сквозь предметы… Виталик мало разговаривал. Если я что-то спрашивала,
односложно отвечал и снова замолкал. Он был очень раздражительным.
Особенно когда речь заходила о будущем.
Он знал, что особого будущего у него нету. Миелолейкоз. 3 месяца
лечения от бронхитов, ревматизма и т. д. Когда его положили в это
отделение, он уже не мог ходить сам. Анализы, обследования показали,
что лечить его химиоперпаратами нельзя – сердце ели работало. Он
лежал уже 2 месяца и просто ждал смерти. Врачи ходили и разводили
руками. Его мама панически боялась говорить ему о диагнозе и тешила
себя надеждой, что Виталик его (диагноз) не знает. А он знал все
и понимал все.
Как-то мы сидели с ним, и я сказала: "Вот закончим тут лечение
и встретимся, погуляем по городу". Впервые за неделю, что мы
были знакомы, в его глазах вспыхнул какой-то огонек. Он приподнялся
на локтях и резко швырнул игровые фишки в сторону: "Неужели
ты до сих пор не понимаешь, что я отсюда уже не выйду?! Я смертник!!!
Мне жить-то осталось считанные недели, а может и дни!". Он
кричал это, глядя мне в глаза, что тоже было впервые за время нашего
знакомства. Виталик крикнул это, а потом закрыл руками лицо, и я
услышала как он всхлипывает. Он был прав, я тогда еще не понимала
всю тяжесть его состояния. Стараясь загладить свою вину, я осторожно
прикоснулась к его руке "Виталик, прости меня!". А он
повернулся ко мне и сказал: "Это ты меня прости" и улыбнулся.
Впервые за неделю улыбнулся.
 Мы
проводили с ним много времени. Иногда мы разговаривали о всяких
несущественных вещах, иногда молча играли. А я ощущала все большую
и большую привязанность к этому бледному и равнодушному мальчику.
Вечерами я молила Бог об одном – сохранить жизнь Виталика. И через
две недели случилось чудо – контрольная пункция показала отсутствие
бластных клеток. Виталик был здоров! Ему прокапали всего три флакона
химии, а один из самых упорных видов лейкоза – миелолейкоз отступил.
В тот вечер, когда мы узнали результаты анализов, мы с ним вместе
сидели в палате и смеялись. А потом он обнял меня за плечи и сказал:
"Помнишь, как ты говорила – закончим лечение и еще погуляем
по городу? Я думаю, скоро мы сможем это сделать". Виталик ожил,
и физически, и психологически. Ему начали стандартное лечение.
Вскоре я выписалась. Уехала на обследование в Киев. И туда папа
передал мне письмо от Виталика. Теплое, нежное письмо. Он писал,
как скучает по мне, как ждет моего возвращения. Приглашал меня погостить
у него. Я отвечала такими же теплыми письмами. Между нами возникли
какие-то детские и романтичные чувства, похожие на любовь. Я с замиранием
сердца ждала от Виталика писем, он рисовал в своих письмах сердечки…
Постепенно его письма стали какими-то сумбурными. Он писал много,
особенно о своих чувствах, но почти ничего не говорил о своем состоянии.
Я в то же время потеряла возможность самостоятельно ходить. Долго
не решалась написать об этом Виталику… Вдруг он не сможет любить
меня такой? Когда же скрывать это стало невозможным, с замиранием
сердца призналась ему, какая я теперь… В ответ получила очень нежное
письмо, где он говорил, что моя коляска не имеет значения, что все
у нас будет хорошо. Мы строили по детски наивные планы. Но я чувствовала,
что он чего-то не договаривает. Но закрывала на это глаза… Я не
хотела полной открытости… я боялась ее… ведь тогда я должна была
рассказать о том, что умираю… Я не хотела, что бы он знал…
А потом, через год после нашего знакомства, в марте 1999 года мне
пришло от Виталика очень странное письмо. В нем было много теплоты
и нежности, а еще какая-то грусть. И много-много недосказанного.
Я в то время была уже в крайне тяжелом состоянии. Я была уверена,
что доживаю последние месяцы. Я ответила Виталику таким же недосказанным
письмом и легла в больницу.
…Мое сердце остановилось через 3 дня после того, как остановилось
сердце Виталика. Меня реанимировали, спасли. Его нет… это было уже
невозможно, лейкоз разрушил его сердце окончательно. Моя мама долго
не решалась сказать мне о смерти моего друга, о гибели моей первой
любви. Я поняла это сама, когда за 2 месяца не получила ни одного
письма от Виталика. Я поняла это, но признаться себе в этом просто
не могла. Я все еще надеялась… Как-то я сказала маме: "Нужно
написать Виталику еще раз. Может быть он не получил предыдущих писем"
и увидела на глазах мамы слезы. Я подняла взгляд, в котором был
один единственный вопрос, и мама кивнула. "Давно?" – все,
что могла спросить я. Мама снова кивнула и сказала: "Прости
что я тебе не сказала.". Я простила… простила и маму, за то,
что скрыла от меня… и Виталика, за то, что он меня покинул… и саму
себя за то, что осталась жить…
У меня не осталось даже фотографии Виталика. Он мечтал подарить
мне фото, где он будет с волосами. Мы с ним вместе ждали того момента,
когда выпавшие после химии волосы отрастут. Увы, мы так и не дождались
этого… на память о моей первой любви у меня осталась только стопка
писем, изрисованных сердечками…
Мы с тобой одной крови…
Женщина в халате и тапочках стояла возле дверей станции переливания
крови и плакала. Прохожие не обращали на нее внимания, все шли мимо
погруженные в свои проблемы. А женщина эта не знала, как вернутся
в палату, как зайти и сказать своему сыну, что доноров нет, и крови
на станции тоже нет. И что ему остается только погибать от кровотечения.
Она не знала, как это сделать, по этому просто стояла на улице,
прислонившись спиной к стенке.
- Оля, что случилось – еще одна женщина в халате и тапочках подошла
к дверям станции переливания крови. С ней был какой-то мужчина.
- Доноров, нет доноров! И крови нету, не дают больше, говорят, что
осталось только 2 флакона, это неприкасаемый запас – Оля расплакалась
сильнее – а где мне их, доноров, взять в чужом городе???
- Доноры нужны срочно?
- Да, у Вити гемоглобин уже неделю 50, а тут еще и кровотечение…
Не знаю, я просто не знаю что делать!!!
- А у моего гемоглобин 80… А какая группа нужна?
- Первая
- И у нас первая… я вот донора нашла, бесплатно мужчина согласился…
Давай он для твоего Вити кровь сдаст. А мы как-нибудь продержимся
– женщина шепнула что-то мужчине и ушла. Ушла быстро, не оглядываясь.
Она искала доноров 3 дня, и сейчас отдала того единственного, кто
согласился помочь. Завтра ей снова надо будет пускаться на поиски…
но сейчас, в этот момент она знала что поступила правильно, ведь
у ее ребенка есть время дождаться помощи, а у Вити нету…
Когда страшно…
Мне плохо, очень плохо… Уже не первый день… Уже не первый раз за
сегодня… Реаниматологи ходят ко мне с ужасающей регулярностью… Но
забирать к себе отказываются… По этому я медленно умираю на глазах
у всего отделения… на глазах у моего соседа по палате, шестилетнего
Антохи…
И опять мучительная одышка… опять провал… опять тошнотворный вкус
резины на губах – значит уже пришли реаниматологи и делают искусственное
дыхание. Это хорошо… это значит что я выиграла еще пару часов…
Разговоры врачей… малопонятные медицинские термины… ставшая привычной
фраза "остановка дыхания", ставшее привычным "ей
уже не долго осталось" сказанное равнодушным голосом не глядя
на меня… Правильно говорят – человек ко всему привыкает… вот и я
уже привыкла… вот и меня уже не пугают эти слова… как будто это
нормально – слышать о своей скорой смерти…
Болезненные попытки найти вену, не прекращая искусственного дыхания…
Я болезненно морщусь, иногда тихо ойкаю… А еще рассматриваю стену
напротив… Антохина кровать, на которой разбросаны машинки… опять
я своими приступами прервала ребенку игру – улыбаюсь сама себе…
Рядом с кроватью тумбочка… на ней тоже машинка, наверное Антоха
положил ее туда когда выходил из палаты, чтоб не мешать реаниматологам…
вот и дверца тумбочки открыта… она почему-то подрагивает… опускаю
взгляд на пол – из под дверцы тумбочки выглядывают детские тапочки…
Боже мой!!! Рывком срываю с лица маску и сдавленным голосом зову
"Антон!". Из тумбочки раздается тихий стон и всхлыпывание…
Медсестра поняв, что происходит, подбегает к тумбочке, распахивает
дверцу… Антоха сидит в тумбочке, уткнувшись лицом в колени и закрыв
уши ладошками… он тихо всхлыпывает… Медсестра выхватывает Антоху
из тумбочки, берет на руки… "Антоша, почему ты плачешь?"…
В ответ жалобный голос "Мне страшно!!!" и рыдания…
11 вечера… Антоха сидит в столовой, сонно положив голову на стол…
Он не хочет идти в палату… он боится… боится меня… боится моей болезни…
боится смерти, тяжелый дух которой поселился в нашей палате… Все
отделение уже не первый час уговаривает Антона вернуться в палату…
наконец он соглашается… Антоха стоит на пороге палаты, внимательно
разглядывая меня… "Антоша, заходи!" – зову я его… он еще
раз недоверчиво осматривает меня и делает шаг в палату…
- А ты больше не будешь умирать? Мне ТАК страшно когда ты умираешь…
- Не буду! – вру я Антону
- Честно?
- Честно! – еще раз вру и про себя молю Бога, чтобы меня забрали
в реанимацию и освободили Антоху от ужаса созерцания чужой смерти…
Мне страшно умирать в одиночестве реанимационной палаты… но еще
страшнее мне умирать на глазах у шестилетнего ребенка!
День учителя
Как-то так вышло, что 5 или 6 мамочек из отделения оказались так
или иначе связанными с педагогикой. В обычной кутерьме все как-то
забыли про профессиональный праздник, когда кому-то позвонили коллеги
поздравить. Тут же было принято решение отпраздновать день учителя.
В столовой сдвинули столы, на тарелочках аккуратно нарезанная колбаса,
сыр, сало, лимончик. Все как положено в теплой компании. Когда все
уже сели и приготовились говорить тост, обнаружилось, что спиртного-то
нету. А без спиртного вроде бы и не праздник вовсе. Бежать за вином
было уже поздно, когда вдруг кто-то вспомнил, что у него в палате
стоит бутылка водки. Водка, которую покупали, чтобы растирать температурящих
больных. Бутылка немедленно была выставлена на стол. Но коллектив
исключительно женский, по этому водку в чистом виде никто не пьет.
Снова задачка… но и тут нашлось решение – у кого-то из детворы выпросили
бутылку "спрайта", ним и решено было разбавлять горькую.
Разлили по первой, выпили за то, чтобы встретить следующий день
учителя не здесь.
И тут в отделение зашла дежурная врач. Кто-то быстрым движением
схватил бутылку со стола и сунул мне в коляску за спину. Хорошо
заткнуть бутылку не успели, и я почувствовала, как футболка у меня
на спине становится влажной. А еще характерный водочный запах ставал
все сильнее… Дежурная врач окинула столовую взглядом. На столе явно
стояла закуска, но из напитков был только "спрайт", а
в чашках тоже поднимались газовые пузырьки. Но запах алкоголя был
явным…
- Вы же знаете, что распитие спиртных напитков в больнице запрещено
– строго обратилась она к мамочкам.
- Конечно, а как же! – зашумели они, глядя на дежурного врача честными
до неприличия глазами.
- Встаньте, пожалуйста, и отойдите от столов – врач была полна решимости
найти улики группового пьянства. Но на стульях, в руках у мамочек
ничего не было.
И тут я увидела, как двое ребятишек тыкают пальцами на пол под моей
коляской и смеются. Я все сразу поняла – водка стекала с коляски
и под ней начала образовываться интригующая лужица. Незаметно я
дернула ближайшую ко мне мамочку и многозначительно покосилась на
пол. Она опустила взгляд, хихикнула и стала так, чтобы закрыть эту
лужу от взгляда дежурного врача. Мы с ней переглядывались и с трудом
сдерживали смех.
- Ира, а не от тебя ли пахнет водкой? – врач стаяла прямо возле
меня и водила туда-сюда взглядом по моему истощенному телу. Действительно,
представить, что эти тридцать килограмм живого веса могут пить водку,
было сложно.
- У меня температура была, водкой растирали – сочиняла я на ходу,
вспомнив изначальное назначение этой бутылки.
- Аааа, ну тогда ладно – врач еще несколько раз принюхалась ко мне
и ушла из отделения. Все, кто был в столовой, разразились смехом.
Только мамочки из соседнего отделения, которые пришли посмотреть
у нас телевизор, не могли понять всеобщего веселья.
Все, что осталось в бутылке, разлили по чашкам и выпили за удачную
конспирацию. Потом были разговоры допоздна, разные разговоры… вспоминали
о прошлой жизни, мечтали о будущей. И только мыслям о настоящем,
заполненном борьбой, в этот вечер было не место…
Спина
 Дышать,
дышать, дышать… мало кто из людей представляет как это мучительно
– не иметь возможность вдохнуть воздух. Мы делаем сотни и тысячи
вдохов в сутки, даже не замечая этого. Я тоже не замечала, пока
коварная болезнь не лишила меня этой элементарной возможности –
втянуть в себя воздух…
Дышать, дышать… я умоляла дежурного врача вызвать реанимацию, где
меня могли избавить от мучительного умирания от удушья в ясном сознании.
Я знала, что за это придется дорого платить – одиночество в реанимационной
палате, сводящий с ума своей монотонностью звук аппарат искусственного
дыхания, боль в горле от стоящей в нем трубке… Но все это не казалось
таким уж ужасным в сравнении с чувством нехватки воздуха, с которым
невозможно было бороться, которое невозможно было терпеть…
Дышать, дышать… уже третий час я жду обещанных реаниматологов… А
их все нет… но я собираю всю силу воли в кулак и усилием воли пытаюсь
втянуть в себя воздух. Еще и еще раз…
Дышать, дышать… знакомые шаркающие шаги по коридору… круглое, какое-то
детской лицо, на котором всегда загадочная улыбка. Это – мой ангел
хранитель… пол года назад этот человек спасал меня, когда все признали
это нецелесообразным. В одиночку, сутки он спасал меня, в то время
как другие врачи стояли и смотрели на то, как я умираю. Я обязана
этому человеку последними 6 месяцами своей жизни. И вот сейчас он
приложит все усилия, чтобы дать мне еще 6… пусть хотя бы 6 дней…
Дышать, дышать… сквозь мучительное удушье нахожу в себе силы улыбнуться
ему. А он отводит взгляд… Что-то не то – искрой проноситься у меня
в голове. Не поднимая на меня глаз, он слушает мои легкие, по которым
уже почти не идет воздух, считает запредельно быстрый и аритмичный
пульс, глубокомысленно рассматривает синие от нехватки кислорода
пальцы рук… Он закончил осмотр, встал… я снова героически улыбаюсь
ему, хотя он не смотрит на мое лицо… Я готова услышать его "поехали
в реанимацию?", но он молчит. Он стоит возле моей кровати,
смотрит в пол… Он не слова не говоря мне, аккуратно проводит рукой
по маминому плечу и… выходит…
Дышать, дышать… с того самого момента чувство удушья ассоциируется
у меня со спиной в синем хирургическом костюме и с шаркающими удаляющимися
шагами… Мой ангел отказался от меня… он сдался… те 10 секунд, которые
он шел от моей кровати до двери, навсегда сохранились в моей памяти.
Я и сейчас слышу шаркающие шаги, левой ногой чуть более длинный
шаг чем правой. И я сейчас вижу спину в синем хирургическом костюме…
спину и крохотное пятнышко зеленки, напоминающее формой осьминога,
на ткани чуть выше правой лопатки. Я и сейчас чувствую ужас предательства,
который ощутила в тот момент… Ужас от того, что твое сердце еще
бьется, но все тебя считают мертвым… Ужас от того, что даже твой
ангел-хранитель отказался от тебя… отвернулся… ушел… бросил…
Дышать, дышать… никто не поможет мне победить удушье… никто и пальцем
не пошевельнет, чтобы облегчить страдания четырнадцатилетней девочки…
ведь у нее рак, ведь она инвалид… зачем продлевать ее страдания
– так гуманно объяснят свой поступок врачи. Бог им судья… А мой
ангел-хранитель позвонит завтра чтоб узнать о моем состоянии. Он
позвонит и послезавтра, и после-послезавтра… он будет звонить каждый
день, с замиранием сердца задавая один и тот же вопрос: "как
состояние Гавришевой". А через несколько лет он улыбнется мне
своей загадочной улыбкой и скажет, глядя в глаза, впервые после
того случая, глядя прямо в глаза "Ирка, я так рад, что ты выжила!".
И конечно я прощу ему все… и конечно никогда не напомню о том дне…
только по прошествию даже 8 лет, я буду продолжать вздрагивать,
когда после теплых встреч он, уходя, будет поворачиваться ко мне
спиной…
Страшная тайна
Я – самый тяжелый ребенок в отделении, я не могу даже сидеть, не
могу двигаться… На правах умирающей я вместе с мамой лежу в отдельной
палате (а не как другие по 4 ребенка и 4 мамы в комнате в 15 кв.
метров), на единственной функциональной (которая много лет назад
застыла в положении с чуть приподнятым головным концом) койке, а
не на кровати с панцерной сеткой, которая прогибается до пола, как
у других детей. Удобно растянувшись на огромной (более метр в ширину)
кровати, я думаю, что быть умирающей не так уж и плохо, это дает
и свои привилегии…
Сегодня хороший день! После ночного прихода врачей реанимации я
почти не задыхаюсь, а прокапанные ночью 400 мл глюкозы немного смягчили
чувство жажды. В общем, сегодня у меня все почти хорошо. Наверное,
по моему лицу это видно всем детям в отделении и моя палата очень
быстро наполняется друзьями. Рядом со мной на кровати, подложив
под спину подушку, сидит Сережка, 12 лет – парень-гемофилик с тяжелейшим
поражением суставов и перенесший несколько инсультов. Он не может
ходить, его мама не может быть рядом с ним… По этому если мне не
очень плохо, то Серегу с утра "забрасывают" ко мне на
кровать, где мы и толчемся целый день. Сережка уже никогда не сможет
ходить, но он этого еще не знает… А вот Сашка, 10 лет… светлый мальчик,
который благодаря усилиям родителей идет день в день по протоколу.
Он еще не знает что в ближайшие дни он подхватит гепатит С и через
3 месяца умрет в реанимации от печеночной недостаточности, будучи
в ремиссии по лейкозу. А вот, как всегда с краю, синеглазый Рома,
11 лет. У него миелодиспластический синдром, МДС. Тогда все у нас
в отделении считали его везунчиком, ведь выживаемость при лейкозе
была 11%, а при МДС аж 20% (сейчас при выживаемости при лейкозе
75 процентов, при МДС без ТКМ остались все те же 20). Ромка поборется
1,5 года, но все же попадет в те 80%, которым не суждено выжить.
А вот Наташа, 13 лет… у нее миелобластный лейкоз. За 5 последних
лет от него умерли ее бабушка и дядя… Через 6 месяцев Наташа пополнит
семейный список умерших от лейкоза…
Взрослые, воспользовавшись случаем, когда половина отделения собралась
вместе, пошли в столовую отдохнуть от нас, оставив нам бутылку фанты.
- Давайте помянем Кирилла, который умер здесь 40 дней назад? – Рома
разливает фанту по стаканам. Кирилл пролежал в этой палате смертников,
на это же кровати, где сейчас погибаю я, больше месяца… но…
- И Андрюху… - вздыхает Наташа, которая лежала с двухлетним Андреем
в одной палате.
- Андрей умер… сейчас посчитаю… 31 день назад, а поминать нужно
на 9 и 40 – поправляет подругу Сашка.
- Давайте помянем всех, кто "ушел" в этом отделении –
подытоживает Сергей. Он лечиться здесь уже 12 лет, на его глазах
умерли десятки детей… - Например, год назад в этот день "ушел"
Вовка, а 5 лет назад – Света…
- Да, давайте за всех, кого не смогли спасти! – делая судорожный
вдох после каждого слова, говорю я.
Все тихо склонили головы и отпили из своих стаканов…
- Слышали – вчера Коля умер дома? – грустно спросил Ромка. Он вообще
очень мало разговаривал, чаще просто сидел, наклонив голову на бок,
почти не мигая своими огромными грустными голубыми глазами. Он лежал
в больнице один – его мама вынуждена была работать в 2 смены чтоб
обеспечить Ромку и его неблагополучного отца… Ромка не находил общего
языка с мамой, он не мог простить этой тихой женщине своего одиночества…
- Да, знаем – в один голос ответили все, кто был в палате…
- Блин, обидно-то как! Три года боролись, и по блату в Киеве лечились,
а все равно не спасли пацана… - тихо сказал Саша.
- Что поделаешь, все равно большинство из нас скоро умрет – это
Наташа…
- Интересно, кто следующий? – как-то обыденно спросил Ромка. Все
молчали, глядя на пузырьки фанты в чашках.
- Я, наверное… - пожала плечами я.
- Да, Ирка, вид у тебя действительно неважнецкий – пробежав по моему
истощенному телу взглядом, изрек Серега.
- Ну, Серега, ты как всегда в своем репертуаре! Нет комплемент перед
смертью сделать, а ты "не важнецкий"… - Наташа в шутка
стукнула Серегу, но не сильно, чтоб не оставить на теле гемофилика
синяка. Все остальные, в том числе и я, смеялись до слез.
- Не знаю, может, мы действительно все скоро умрем, но до этого
мы еще повоюем! – поднимая чашку с фантой, сказал Саша.
- Повоюем!!! – дружно и весело ответили мы хором и чокнулись чашками.
В это время наши родители в столовой вырабатывали тактику, как скрыть
от нас Колину смерть. Ведь они уверены - это страшная тайна!!!
Дети онкоотделений сейчас имеют бесценный шанс выжить… Шанс, которого
не было у моих друзей… Шанс, который сейчас мы просто обязаны использовать!
Сейчас, 10 лет спустя, онкобольные дети не должны разделить судьбу
моих друзей!!! И мы можем сделать очень много для этого! Мы можем
внести свой вклад в спасение таких Саш, Ром, Наташ сейчас! Нужно
только не быть равнодушным…
Гавришева Ирина, 8 097 136 41 82, email hematologia(собака)mail.ru
|
День
за днем
Ирина Гавришева. Побег от смерти 2
К началу страницы