Грешник! О твоей участи идёт дело, тебе грозят смертью вечной.
Не правда ли, что дело стоит всего твоего внимания? И однако грешник холоден, грешник равнодушен к своей вечной участи.

Все мы заботимся, как сберечь, как поддержать в себе жизнь телесную.
Думаем, хлопочем, принимаем меры, чтобы оградить покой её, чтобы сохранить её от неудобств, лишений, болезней, скорбей.
Не тем ли более надобно заботиться, как спастись нам от вечных мук? Что время перед вечностью? Мгновение!

И, однако, если уж Господь признал нужным возвестить грешнику:
Грешник, ты смертью умрёшь, – верно, сам грешник худо помнит о том, мало заботится о своей вечной участи.

Отчего же такое невнимание грешников к своей участи?
Жизнь будущая сама по себе – предмет незримый, предмет далёкий от нас. Чтобы приблизить его к душе – нужна вера.

 Вера – уверенность в невидимом, она – осуществление ожидаемого (Евр. 11, 1).
В ком есть живая вера, тому близка, тому присуща, тому ясна и будущая жизнь с её тайнами.

Нет живой веры в душе – тогда душа видит и знает только то, что поражает её чувства; живёт в кругу вещей, попеременно являющихся ей; жизнь земная с её волнениями и переменами доставляет ей радость и горе, скорби и веселье.
Это присутствующее, это осязаемое заслоняет от неё всё, что выше земного и видимого.
Прирождённая мысль о вечности слишком темна, слишком слаба в душе, повреждённой грехом.

Если же вера начинается от слышания, а слышание от слова Божия (Рим. 10, 17), то как быть вере, как быть живой мысли о будущности, когда не читают и не слушают слова Божия?
Чем занимаются грехолюбивые? Читают и слушают только лёгкие и пустые книги, смотрят только на забавы страстей человеческих.
«То и другое, – говорят, – очень приятно, очень весело». И с таким веселием гуляют весь век свой.

Друзья мои! Умели жить весело и язычники. Но страшно за выше легкомыслие языческое!
Хотят явиться на Суд божий с языческим невежеством, с языческим незнанием духовной жизни, неба, ада, с языческими страстями.

Иные, пожалуй, знают многое, знают, что на море и за морем, что на небе и в глубоких недрах земли; но так как ни в глубинах моря, ни в глубинах земли нельзя узнать, что придётся им видеть за гробом, то и являются на тот свет чужими.
Так равнодушие грешника к своей загробной участи прежде всего есть следствие недостатка в нём живой веры, той веры, которая начинается от слышания Слова Божия.

Представьте же грешника, занятого суетой мира. Скоро ли мысль о вечности дойдёт до души его сквозь густую и шумную толпу забот его?
И ум и сердце бедных тружеников суеты полны житейскими хлопотами.
Как усовершенствовать хозяйство? Как поставить промысел в лучшее состояние? Как и где дать движение торговле?
Как увеличить доход с имения? Как ускорить работы?
Вопросы за вопросами роятся в душе с ждут ответов. Решением этих вопросов заняты днём и ночью, во сне и наяву.
На эти предметы обращена вся изобретательность ума, вся сила и воля.

Точно то же – у искателей чести и славы. Чтобы приподняться от земли повыше на две или три ступеньки перед другими, чтобы выиграть выгодное о себе мнение людей, достать видное место у высших – сколько хлопот о том, сколько трудов для того! Где же тут думать о вечности? Нет времени.
И что выходит из того? Заботы житейские, не давая времени заниматься вечностью, превращают бедного труженика в жалкого подёнщика суеты. По мере того, как эти заботы изглаживают в душе заботу и мысль о вечности, они сами становятся более и более бессмысленными, и наконец человек оказывается чем-то вроде рабочего животного.
Ибо как иначе назвать человека, который день и ночь в работе, но без всякой мысли о небе и Боге?
Жизнь его слилась с тем, что исчезает, как дым; рассыпается, как песок; пробегает, как волна.

В каком состоянии будет эта бедная душа по переходе её в вечность?
Мир вещественный, с которым и которым жила она дотоле, исчез.
Что же она такое? Привычки её с ней, желания её с ней, жажда труда с ней; а ничего такого, чем жила она, чем питалась, над чем трудилась, нет более с ней.
Несчастной остаётся жить только с мыслями и желаниями, пустота которых очевидна, но которые по тому самому, что пусты и неисполнимы, будут томить и мучить её, не давая отдыха.
Страшная жизнь!

Представьте ещё душу больную, душу, зараженную страстью или страстями.
Дика страсть к корысти, но как она сильна бывает в душе!
Страсть к чувственным наслаждениям грязна, но и её предметами тешится душа ненасытно.
Гордость слепа, и тем хуже от неё душе.

Мысль о вечности, как яркий луч солнца, открывает больной душе состояние её.
При её свете видна бездна, в которую готова упасть несчастная душа, виден гнев Божий, страшно карающий нечестивые страсти её.

Дозволит ли страсть, возобладавшая душой, свободно подходить к такой мысли?
Приятно ли ей знакомиться с такой мыслью? Ах, нет и нет.
Она поспешит занять душу приятными видами кое-каких добрых дел её и скажет душе: «Те неприятности не нас касаются, займёмся другим».

Если же как-нибудь встревоженная совесть станет говорить: «Неправда, о нас идёт дело», тогда откроется самая печальная картина.
Мысль о вечности будет гнать нечистых духов вон из души, а они, не желая расстаться с приятным жилищем, восстанут и будут внушать душе против мысли о вечности: «Всё – мечта!»

Грешник! Как жалок ты!
Ты трепещешь вечности, ты хочешь скрыться от неё! И как тебе не бояться вечности?
Там встречаешься ты и с той душой, которую ты преследовал клеветами злости твоей.
Встречаешь и бедного брата, которого в гордости попирал ты, как червя.
Встречаешь и ту душу, у которой отнял ты невинность.
Встречаешь всех, которые проливали от тебя горькие слёзы, призывая на тебя суд Божий.

Страшно грешнику смотреть на вечность!

Святитель Филарет (Гумилевский)

Окончание в следующем выпуске «КОЛОКОЛА»