Этой девочке – черномазенькой сестрицей Любочке – графине Марие Николаевне Толстой (сестре всемирно известного писателя, но и печально известного отступника от православной церкви Льва Николаевича Толстого), предстоял долгий и очень непростой жизненный путь.

Толстые — древний дворянский (графский) род.
По семейным преданиям, род происходил «от мужа честна Индриса», выехавшего «из немец, из Цесарския земли» и обосновавшегося в Чернигове в 1353 г. с двумя сыновьями и с дружиной из трех тысяч человек. Индрис принял православие, получил имя Леонтий.
Его правнук Андрей Харитонович переселился из Чернигова в Москву и получил от великого князя Василия Темного прозвище Толстого.
В графской ветви Толстых Льва и Марию Толстых от Индриса отделяют 20 колен.
По матери Мария Николаевна принадлежала к ещё более древнему и знатному роду князей Волконских, восходящему к святому мученику Михаилу, князю Черниговскому.
У четы Толстых уже было четверо сыновей, и они мечтали о дочери.
Одна из странниц, которых немало было в те времена, посоветовала ей дать обет: взять в крёстные первую встретившуюся женщину.
Таковой оказалась юродивая монахиня Успенского монастыря Мария, которую все называли Марией Герасимовной.
В молодости она много странствовала под видом юродивого Иванушки, собирая деньги на монастырь, и часто пела:                    
«Святым Духом восхищаться, –
                         В скорбях мира нам спастись…»

В 1830 родилась девочка – Мария. А мать через пять месяцев умерла, всего семь лет прожил ещё отец.
Тётушки-покровительницы уходили одна за другой.
17-летней, «прямо со школьной скамьи», Мария Николаевна была выдана замуж за троюродного брата, из той же линии Толстых.
Был он солиден и старше её ровно в два раза. Стали рождаться дети.
Семья жила насыщенной художественной жизнью: звучала музыка, гостили известные поэты, писатели. Сама графиня была одарена литературно.
Очень тёплые отношения сложились у Марии Николаевны со свекровью, и когда последней не стало, она написала братьям:

«Вы не поверите, какая пустота и тоска у нас в доме без неё. Да, я теперь с каждым днём яснее вижу, что потеряла в ней редкую мать и друга, которого у меня больше не будет».

А через десять лет после замужества Мария Николаевна узнала об измене мужа. Смириться с этим она не смогла и с тремя детьми ушла от Валериана Петровича.

Графиня словно металась от одной неудачи к другой, внутреннюю же Марию Господь Ему Одному ведомыми внешними обстоятельства её жизни вёл ко спасению.
Увлечение Иваном Сергеевичем Тургеневым (бывшее взаимным), надежды на возможный счастливый брак не оправдались.
Заграницей, где она лечилась, Мария Николаевна родила внебрачную дочь.
Самые близкие – братья, тётушка категорически советуют «ни в коем случае не привозить девочку в Россию».
Рождение Елены было очень важным моментом в духовных исканиях её матери.

«Я теперь совсем другая, – пишет Мария Николаевна брату Сергею – Да, все мы должны пасть так или иначе – на то мы и созданы! Но куда это падение нас поведёт – в хорошую или дурную сторону – вопрос? И добродетель даром не даётся…».

И брату Льву:

«Боже, если бы знали все Анны Каренины, что их ожидает, как бы они бежали от минутных наслаждений, которые никогда и не бывают наслаждениями, потому что всё то, что незаконно, никогда не может быть счастием.
Это только кажется так, и мы все чувствуем, что это только кажется, а всё уверяем себя, что я много счастлива: любима и люблю - какое счастье!
Ответ на все трудные положения в жизни есть Евангелие: если бы я его почаще читала, когда незаслуженно была несчастлива с мужем, то поняла бы, что это был крест, который Он мне послал: "Терпевший до конца – спасётся", а я хотела освободить себя, уйти от воли Его – вот и получила себе крест другой – ещё почище".

16 лет сердце матери разрывалось между Россией и Швейцарией. В 1878 году скоропостижно умер сын Николай.
После его смерти Мария Николаевна совсем отошла от светской жизни. Привезла из-за границы младшую дочь, а сама всё чаще стала бывать в монастыре.
Духовником её в тот период был известный священник протоиерей Валентин Амфитеатров, он не одобрял её стремления к монашеству.

Всё определила поездка в Оптину пустынь в 1889 году. Она встретилась там с преподобным Амвросием.

«Это свидание решило её участь: она без колебаний подчинила ему свою волю, и он с этого дня стал её духовным руководителем, она не вернулась больше в мир, – вспоминает дочь Елисавета.

По благословению прп. Амвросия Мария Николаевна поселилась в Шамординской Казанской пустыни.
Он сам выбрал ей место для кельи, нарисовал план.

16 декабря 1889 года Мария Николаевна посылает любимому брату письмо, объясняя в нём мотивы своего решения стать монахиней:

"Ты ведь, конечно, интересуешься моей внутренней, душевной жизнью, а не тем, как я устроилась, и хочешь знать, нашла ли я себе то, чего искала, то есть удовлетворения нравственного и спокойствия душевного и т.д. А вот это-то и трудно мне тебе объяснить, именно тебе: ведь если я скажу, что не нашла (это уж слишком скоро), а надеюсь найти, что мне нужно, то надо объяснить, каким путем и почему именно здесь, а не в ином каком месте. Ты же ничего этого не признаешь, но ты ведь признаешь, что нужно отречение от всего пустого, суетного, лишнего, что нужно работать над собой, чтоб исправить свои недостатки, побороть слабости, достичь смирения, без страсти, т.е. возможного равнодушия ко всему, что может нарушить мир душевный.
В миру я не могу этого достичь, это очень трудно; я пробовала отказаться от всего, что меня отвлекает, – музыка, чтение ненужных книг, встречи с разными ненужными людьми, пустые разговоры... Надо слишком много силы воли, чтоб в кругу всего этого устроить свою жизнь так, чтобы ничего нарушающего мой покой душевный меня не прикасалось, ведь мне с тобой равняться нельзя: я самая обыкновенная женщина; если я отдам всё, мне надо к кому-нибудь пристроиться, трудиться, т.е. жить своим трудом, я не могу. Что же я буду делать? Какую я принесу жертву Богу? А без жертвы, без труда спастись нельзя; вот для нас, слабых и одиноких женщин, по-моему, самое лучшее, приличное место – это то, в котором я теперь живу".

Будучи по природе не просто живой, но склонной к раздражительности, строптивости, графиня Толстая, оказавшись в монастыре, много работала над собой, стремясь стяжать кротость и смирение.
Её поддерживала чуткая, понимающая игумения. «Да, характер у неё нехорош, но душа у неё детская, а это дороже хорошего характера», – отвечала она жалующейся на матушку монахине.
Постепенно капризный характер Марии Николаевны смягчился.
Она говорила:

«Монастырь исправил мой характер. Для ухода за мной мне была приставлена очень добрая келейница.
Я по прежней привычке иной раз капризничала, раздражалась, бранила её, но она меня обезоруживала своим смирением и всегда только кланялась и говорила: «Простите, мать Мария». И мне становилось стыдно».

В обители матушка Мария трудилась как могла: заботилась (как прежде в миру) о бедных и немощных, помогала в организации монастырского хора и в сиротском доме, вышивала, работала в меру сил физически, имела послушанием чтение Псалтири.
А в миру жизнь родных шла своим чередом: подрастали внуки, старели братья. Сердечной болью монахини Марии был отход любимого брата Льва от православия. О молитвенных трудах и слезах нам не ведомо, а вот сколько писем написано, сколько бесед проведено, сколько подарков сделано собственными руками, сколько раз и в Оптину вместе съезжено – об этом известно документально! Уже после отлучения Льва Толстого от Церкви, монахиня Мария с горечью пишет (в марте 1909 г.) ему: 

«…как жаль, что ты не православный, что ты не хочешь ощутительно соединиться со Христом, сделать то, что Он убеждал своих учеников в последний, прощальный, трогательный ужин с Ним – примите, а это вечное воспоминание.
Если бы ты захотел только соединиться с Ним в Его воспоминании, какое бы ты почувствовал просветление и мир в душе твоей и как многое, что тебе теперь непонятно, стало бы ясно, как день!».

Лев Николаевич Толстой умер без покаяния. И сестра его не получила благословения молиться за брата даже келейно.
Лишь незадолго до смерти запрет для неё был снят, и это очень утешило матушку Марию.
В последний день жизни Господь сподобил её принять великий ангельский образ – схиму.
Лицо её на смертном одре было таким спокойным и умиротворённым, что, вопреки монашеским правилом, по просьбе приходивших проститься его открывали. 

«Вернутся ли когда-нибудь та свежесть, беззаботность, потребность любви и сила веры, которыми обладаешь в детстве?
Какое время может быть лучше того, когда две лучшие добродетели — невинная веселость и беспредельная потребность любви — были единственными побуждениями в жизни?
Где те горячие молитвы? где лучший дар — те чистые слезы умиления?
Прилетал ангел-утешитель, с улыбкой утирал слезы эти и навевал сладкие грезы неиспорченному детскому воображению.
Неужели жизнь оставила такие тяжелые следы в моем сердце, что навеки отошли от меня слезы и восторги эти? Неужели остались одни воспоминания?» – с горечью вопрошал Лев Толстой, тоскуя о своём отречении.

Жизнь и кончина его сестры уверяют нас в обратном.
Восхитившись Святым Духом, скорбями мира матушка Мария спасалась и, веруем, спаслась.
Если Господь приведёт Вас в Шамординскую обитель, пойдите на кладбище, найдите в первом ряду простую могилку с белым крестом, вспомните о нелёгкой жизни графини и духовном подвиге схимонахини Марии. Вечная ей память!