Храм свт.Феодосія ЧернігівськогоХрам свт.Феодосія Чернігівського
тел. 066-996-2243
 
День за днем
Про важливе
Бібліотека
Недільна школа
Милосердя
Сервіси сайту
Главная >> Газета 'Колокол' № 121 июнь 2012 г. >> Это я помню! Воспоминания Лидии Давидовны.

Это я помню! Воспоминания Лидии Давидовны.

22 июня – день начала Великой Отечественной войны
Читайте также:

Этот разговор с Лидией Давидовной Вахтеровой начался не вчера.
4 года назад несколько наших прихожан готовились к паломнической поездке, в которой было предусмотрено посещение Ниловой пустыни, что на озере Селигер.
Узнала об этой поездке и дочь Лидии Давидовны, Ольга Янауэр.
«Я так хочу поехать: наша семья жила там!».
Оказалось, что Лидию Давидовну совсем ребёнком эвакуировали из тех мест в первые дни войны.
После нашего возвращения она вкратце рассказала мне об этом.

Рассказы о войнеЛ.Д.: Ну что, Женечка, с чего тебе начать, что рассказать?

Е.Е. А вот как Вы мне когда-то рассказывали. Как война началась, где вы жили.:
 Л.Д.: Жили в Ниловой пустыни.
Е.Е. На территории монастыря?:
Л.Д.: Нет, о монастыре я потом уже узнала, тогда не знала. Знала, что остров и там перешеек.

Е.Е. Поляки строили, пленные.:
 Л.Д.: Вроде как из булыжников, из камушков, Так вот мы были с левой стороны озера.
Вот озеро, вот берег, а вот мы и вот наш дом. А остров был за перешейком.
Было несколько перешейков. Вообще озеро Селигер небольшое, но глубокое, местами глубокое.
А вот в одном месте, там, где ближе к Нилову монастырю, был перешеек.
Монастыря я не помню: не помню и говорить не буду, а перешеек помню.
По нему люди переходили: за грибами или там что. Вся местность называлась Нилова пустынь.
Сейчас по-другому. Осташков тоже помню. Ещё был Торопец, где я родилась. Всё вокруг озера. Рядом Калинин (ныне Тверь), Осташков, Торопец.
В Осташкове мы тоже жили. Отец был военный. А вся эта местность называлась Нилова пустынь.

Е.Е. На острове был монастырь, а оттуда название распространилось, наверное. :
Л.Д.: Там была воинская часть, ближе к Осташкову, где отец служил.

Е.Е. А мама?:
Л.Д.: А мама была учительница у меня,  она здесь в школе преподавала, директором была школы.
Посёлочек сам был маленький, всего несколько домиков, для семей  сотрудников воинской части. И тут была школа.
А санчасть была в воинской части. Мы через пропуска ходили в больницу.

Е.Е. Объявление войны не помните?:
Л.Д.: Я не помню. Мне было 6 лет. Мне 2-го числа исполнилось 6 лет, а через 20 дней началась война. Всё происходило в первых днях войны.

Е.Е. А папа сразу ушёл воевать?:
Л.Д.: Да, на второй день. Сначала было что-то вроде недоумения. Но все на взводе. Очень мало нас было в городке, в лесочке.
А воинская часть стояла дальше. И вот я помню… Детства я не помню. Только как ела какие-то конфеты такие длинненькие, это помню я!

Е.Е.: Карамельки?
Л.Д.: Нет, не карамельки, а как шоколадные, только вроде как больше какао, лёгкое такое.
Вот помню, что высадился десант. Километров 3 или 5.

 Е.Е.: А наши где были?
Л.Д.: Наши? А произошла неразбериха. Такая была суматоха! Наши все к Осташкову отошли, на Осташков полетели бомбы. А здесь был десант. И говорят, будто бы он был на той стороне. Мы на этой стороне жили, а он на другой стороне озера. Помню только одно, это было именно в первых числах войны. Белоруссия, Калининская область были захвачены первыми, а потом уже пошли к Киеву. Кольцом как-то немцы шли.

Е.Е.: Три направления было: юг, Центр и Питер
Л.Д.: Вот-вот, Центр. И вот помню утро. Помню хорошо утро. Что все в доме собираются, собираются. Женщины плачут.

Е.Е.: А кто была Ваша семья? Мама, бабушка…
Л.Д.: Мама, бабушка, я была, брат мой был младше на два года. И мама только родила третьего. Это было ему, наверное, месяца два. И соседка наша – у неё тоже было трое детей, как у нас, она – рожала. У меня ещё были две тётки, мамины сёстры. Одна учительница тоже, а другая – медсестра. Медсестра сразу же попала в воинскую части, была военнообязанная. И она принимала роды у соседки нашей Галки. Уже война, уже все собираются, а у неё роды. И поэтому кого-то эвакуировали, а нас оставили из-за этой роженицы. Это ночью всё случилось. Только приняли роды, её еле-еле подняли на ноги и утром, я помню, шли мы к берегу, а дом от берега недалеко был. Раньше, помню, там кувшинки плавали, камыши.

Е.Е.: Берега нет, и сразу вода
Л.Д.: Так-так-так. И всё камушки. Земли там нет, так, чтобы там лечь, пляжа не было. Всё камни. Перешеек помню каменный…
И вот все плачут, а мать нас одевает. Как она нас одевает? Это же сразу после 22 июня. Она одевает тёплые вещи, пальто зимнее; у меня там была шубка, на ногах не помню что, но вот шубку хорошо помню, жарко очень было. Брата одела, меня одела.
И шапки зимние, и, наверное же, ещё и под-низ что-то на нас, чтобы не нести. С собой ничего не брали. Ничего! И ещё бабушка старенькая с нами.

Е.Е.: А бабушке сколько было?
Л.Д.: Ну, как она старенькая? Она может такая, как я сейчас, может быть моложе меня немножко, наверное, моложе.
Помню, как мама одевает нас и верёвками привязывает: к левой руке одного, я почему-то с правой стороны была привязана.
За руку к себе, верёвками. Наверное, чтобы не потеряться. А третьего – взяла простынь и на себя.
И помню, что на спине у неё был маленький такой мешочек.

Е.Е.: Вот как же с детьми, неизвестно куда, насколько, без ничего!
Л.Д.: Ни продуктов, ни-че-го. Сказано было: «Ничего не брать, ничего!».


Рассказы о войнеЕ.Е.: Подумать, только, как женщины обходились в пути? Я тётю свою спрашивала – ничего бабушка с собой не брала.
Л.Д.: Ничего. Лишнюю пелёнку для ребёнка с собой нельзя было брать.

Е.Е.: Ну ещё летом куда ни шло: вымыл ребёнка, да высох он,
а когда холодно?

Л.Д.: Вот не знаю. По Божьей милости всё управилось. А там, в мешочке, была вода, какой-то хлеб. И вот утро, и мама вела нас к берегу. Темно-темно-темно. Мы к берегу пришли. И не только мы, там ещё люди были.

Е.Е.: Это под утро было? Ночью? Чтобы тайком вывезти людей?
Л.Д.: Тайком, ночью. Никакого света не было, не зажигали ни окон, ничего. И вот мы сели на этом берегу. И вот помню… Видишь, видно в таких ситуациях необычных все были настороженные, и дети тоже. Никто не баловался, никто не кричал, никаких «есть хочу!», все сидели тихо-тихо.

Рассказы о войнеЕ.Е.: Я читала, что детки не выдавали себя ничем.
Л.Д.: Я даже испытываю сейчас, как вот тогда было. Темнота полная, не понимаем ничего, но значит, так надо.
Видно, мама что-то объясняла нам, она была учительница, все её уважали, директор школы была.

Е.Е.: Такая молодая – директор школы?
Л.Д.: Да, она была директор школы. Молодая была, когда они с отцом поженились, она учила, ходила по сёлам и учила, призывала к учению взрослых. Было движение такое – ликвидация неграмотности.

Е.Е.: Сколько же ей лет тогда было? Какого мама года?
Л.Д.: Папа 1907-го, она – 14-го: 27 лет. Нас уже трое было.
Е.Е.: 27 лет, трое детей, директорство и война!

Л.Д.: Так вот, мы сидим, тут начинается такой как туман маленький, пар идёт от этого озера, дымок поднимается, немножко развидняется.
А парохода или катера никакого нет. Все в таком напряжении сидят. И вот тоже помню, как подъехал – даже незаметно, как он подплыл.
Ни мотор не работал, ничего. Как плотик какой-то маленький, кабиночка, как я помню, была.
Е.Е.: На Валдайском озере сейчас ходят почти такие.
Л.Д.: Правда?
Е.Е.: Платформочка такая и мордочка.
Л.Д.: И мордочка! И больше ничего.
Е.Е.: Сейчас с мотором, слышно его, а тогда, наверное, его как-то иначе перемещали.
Л.Д.: Мотора не было слышно. И вот помню – подъехал, и он был весь как шалаш, деревьями закрытый. Нас погрузили военные, скорей-скорей.
Ни у кого ничего не было. Быстро-быстро поехали. И ехали мы без света и без звуков, так тихо-тихо-тихо ехали, и нас привезли в Осташково.
А в Осташкове уже нас машина ждала грузовая, нас туда всех посадили, всё бегом, бегом… И поехали в Калинин. Калинин уже бомбили.
Я помню вокзал, стоят поезда, все бегают, и нас посадили в товарный вагон. Так вот бегом-бегом.
Только успели погрузиться, как поезд тронулся. Куда мы едем? Что мы едем? Где батька?
Никто ничего не знал! Никто ничего не знал.

Е.Е.: Как же потом люди находили друг друга?
4Л.Д.: Господь помогал! У меня же бабушка – дочка священника.
А в той семье, соседской, бабка – жена священника. Видно они за нас молились.
Допустим, мать моя не имела права молиться.
Она тоже была верующая, но – директор школы, ты же понимаешь.
И батька – он военный, тоже нельзя было.

Е.Е.: А он был на каком-то посту или рядовой военный?
Л.Д.: Он был офицерского состава, я не знаю, кем. Не помню.
Вроде что-то по снабжению. И вот так мы ехали. Помню товарный вагон, там сено было набросано; семьям, где были дети, дали по углам. А все остальные уже так сгрудились. И помню, завывают сирены, это в ушах. Вдруг останавливаются вагоны, поезда и все хватают детей, без ничего: «Выходите!». Помню, как на насыпь бросались, пока пройдёт бомбёжка. Потом вылезали, скорей-скорей – едем. И так вот мы ехали. 5
Е.Е.: И не разбомбили ни разу.
Л.Д.: В последний вагон как-то попало.

Е.Е.: А как пили, что ели?
Л.Д.: Ничего не помню. Немножко помню, что с чайником каким-то ходили, на остановках приносили кипяток или чего-то, не знаю.
Что ели – я не помню.

Е.Е.: Но мама же малыша кормила, чем-то надо было ей питаться!
Л.Д.: 2 месяца ему тогда было. А потом он умер маленьким, наверное, ослаблен был от голодухи.
3 годика ему было. Он умер от дифтерии. Тогда же лечить было нечем.

Е.Е.: И у нас маленький умер в дороге. Бабушка отдала его похоронить на станции кому-то. Что делать, дальше ехать надо было.
Л.Д.: Мне мать рассказывала, что я в дороге болела скарлатиной. И меня оберегали, чтобы другие не заболели.
И я никого не заразила, никто больше не заболел.
Е.Е.: А мог же весь вагон заразиться.
Л.Д.: Да! И никакого лекарства, никаких таблеток не было, ничего не было.

Е.Е.: И куда вы доехали?
Л.Д.: И вот значит ехали-ехали. Там уже война, Калинин… Нас везут, везут. Я помню слово «тыл».
А какой «тыл» – я не знаю. Везли на Урал. А на Урале  – заводы эвакуированные и те, кто работал на них.
Но нас не довезли до Урала. А от Москвы часика 4 ехать – Владимир.
И за ним, не доезжая до Коврова, местность была курортная, дом отдыха НКВДвских сотрудников московских.
Московский дом отдыха. И там были деревянные дома красивые. Привезли нас туда. Тут я уже стала взрослой. Взрослой стала!

Е.Е.: Сколько вы ехали, что взрослой стали?
Л.Д.: Не знаю. Помню, что выехали летом. Нас туда привезли, и вот въезжает машина, а там такие красивые ворота, и такие 3 были корпуса деревянных двухэтажных, вроде полукругом так, в центре – столовая, а слева – Дом культуры. За столовой была баня. Удобств же не было таких, как сейчас. И дали нам комнату одну, большую такую, там отдыхали человек шесть. Дали каждой семье по комнате.

Е.Е.: Сколько же вас было? Вы, мама с братиками?
Л.Д.: Ещё бабушка и мамина сестра, та, что учительница. А другая едет в медицинском вагоне, ухаживает за ранеными. Когда мы ехали, подняли флаг белый с красным крестом. Я помню, как несли флаг белый большой. И по этим вагонам стреляли. Но всё-таки мы доехали. И помню, когда нас привезли, то кормили в столовой: варили обед, правда, недолго. Школу сразу открыли, мама собрала всех детей и организовала школу, стала преподавать.

Е.Е.: Что мама преподавала?
Л.Д.: Русский язык и литературу. Но она и младшие классы вела, всё-всё-всё. И я у неё училась до 4 класса.

Е.Е.: А малыши где были, самые маленькие? Что-то вроде садика сделали?
Л.Д.: Этого не было ничего. У нас же была бабушка! Там ничего, кроме этих домов не было, всё рядышком.
И там давали паёк, карточки давали. На карточки давали паёк. Вот помню хлеб.
Как по телевизору, когда показывают Ленинград блокадный – такой вот чёрный хлеб, чёрный-пречёрный; вот такой ма-а-аленький кусочек, тоненький мать резала и нам давала. Маленький-маленький кусочек хлебушка…

Е.Е.: Это помимо того, что кормили в столовой?
Л.Д.: Нет, потом, когда кормить перестали, стали давать паёк. Вместо сахара давали сахарин. Помню вкус его.

Е.Е.: Он отличается от сахара?
Л.Д.: Ой! Ой, какой противный! Ужас! Он такой желтовато-беленький порошок, в пакетике, как раньше скручивали.
Чая-то не было, кипяток с сахарином, если сразу его выпить,  ещё ничего, но потом становится как-то тошнотворно, неприятно.
Ой, неприятно, ужас! А если пить как чай, глотками, то вообще пить невозможно, от него тошнит, рвёшь прямо.
И давали рыбий жир немножко. Потом, когда уже стали картошку выращивать, жарили на нём картошку.

Е.Е.: Картошка на рыбьем жире – ужас какой!
Л.Д.: И помню, что бабка стала ходить в лес, носила какие-то травы, корешки, собирала: она понимала, заваривала нам.
То какую-то лебеду ели, то хлеб из неё пекли. В общем, ели, как могли. А это место – дом отдыха «Пакино» – стояло на Клязьме, приток Волги.

Е.Е.: Там рыба была?
Л.Д.: Да, там рыба была. И ракушки доставали, чистили и варили. И я это ела. Всё это я прошла.

Е.Е.: А как папа нашёлся?
Л.Д.: А их часть потом перевели туда!

Е.Е.: Вот милость Божья! Это ж надо, всё так сходится! И у нас так было!
Когда началась война, дед тут же ушёл на фронт, а бабушку с детками сначала на телегу на какую-то (они жили в Раве-Русской), потом в вагон – и в Среднюю Азию.
И вот можете себе представить, на каком-то полустанке заходит в вагон начальник поезда и приводит деда (они были знакомы): он ехал на фронт, а бабушка – в противоположную сторону, в тыл.
Представить себе невозможно! Просто как какая-то выдумка! Говорит, открывают дверь – и зашёл папа. Вот такие как бы совпадения бывают.

Л.Д.: И тётку мою, военную, медицинскую сестру, и его перевели. Они не знали, что мы здесь.
Е.Е.: Не знали?!
Л.Д.: Нет! Они не просились, ведь война. И там тоже стояла воинская часть. С одной стороны Ковров, с другой Владимир. Ковров – военный город. Ружья Дегтярёва делали там. И музей там есть – домик, где он жил. И в Коврове воинская часть. И отца перевели в неё.

Е.Е.: И просто так встретились, на улице или как?
6Л.Д.: Момент не помню, только помню – радость такая! Что было – всё на стол. И помню другое.
Он получал, как военный, паёк. Туда входила водка, обязательно, и табак. А он не курил и не пил.
И он этот табак и водку менял в военном городке на продукты. И мать, когда он ей приносил хлебушка, она делала тоненькие- тоненькие кусочки, посыпала их сахарком и приносила в школу, и всем этим школьникам, что сидели в классе, давала по кусочку. Это уже когда батька стал менять на хлеб, давали ему паёк…
И она – царство ей Небесное! – этим хлебушком деток подкармливала.
По образованию была как бы выше всех, и всем помогала.
Кому-то похоронку пришлют, кому-то письмо – все к ней. Звали её Зинаида Степановна.
Жили как одна семья. Я помню, у нас вечно люди, мама всё что-то пишет, чего-то хлопочет, то где-то какой-то больной, всё что-то несёт куда-то кому-то.

Е.Е.: И я тётку спрашивала: как можно было выжить? А она говорит, очень люди друг другу помогали.
Так помогали, что сейчас такого не то, что не увидишь, а и близко нет.

Л.Д.: А и близко нет! Мы же приехали раздетыми. На паёк давали и какие-то тряпки. Что-то стали шить. А потом…
Это же был Дом отдыха, там были клумбы, в виде звезд пятиконечных, везде были такие клумбы.
И первый год не разрешалось ничего делать, это ж символика – нельзя.
А потом кто-то там разрешил, и в эти клумбы – в эти звёзды, стали садить картошку, зелень стали покупать и сеять какие-то петрушку, морковочку.
Уже люди стали понемножку приходить в себя. Ещё там были аллеи для отдыхающих – тоже всё разрыли, перерыли и стали делать огороды.
Эти огороды людей и спасали.

6Е.Е.: А детки? Молоко какое-нибудь?
Л.Д.: Потом уже какие-то козы стали появляться. Коза была и у нас.

Е.Е: И сколько вы там пробыли?.
Л.Д.: Наверное, не очень долго. Отца перевели в Ковров.

Е.Е.: Как долго вы без него были? Как быстро он приехал к вам?
Л.Д.: Наверное, вскоре. Войну мы там были. Помню, были бомбёжки, и сделали бомбоубежище.
И когда бомбёжки – нас-то обходило стороной, а Ковров бомбили, Владимир бомбили, но тут близко. И мы бегали в бомбоубежище.

Е.Е.: Квадратненький такой бункер?
Л.Д.: Квадратненький – нет. Длинные были вырыты пещеры, как траншеи. Только глубокие и закрытые сверху.

Е.Е.: Я имею в виду вход. Как кубик. У нас в Днепропетровске во дворе такой был.
Л.Д.: По-моему, просто вход был. Уже после войны, мне лет 10 было, обнаружили у меня детский туберкулёз. Прогрессирующий.
Конечно, мама была в ужасе. Что ж, войну пережили – ни конфетки, ни печенья.

Е.Е.: А фрукты какие-то были?
Л.Д.: Ничего! Ничего! Всю войну – ничего! Я и до сих пор не могу привыкнуть к фруктам, не ела ничего в детстве в войну – и не знаю.

Е.Е.: А как потом? Вот Вы говорите, четыре года учились у мамы, а потом школа стала развиваться как-то?
Л.Д.: Нет, мы уехали за отцом в Ковров.

Е.Е.: А остальные?
7Л.Д.: Не знаю, как остальные, но пятого класса там уже не было. Собственно из комнатки мать сделала школу.

Е.Е.: Вообще удивительно, как она смогла. Ведь ни учебников, ни тетрадей.
Л.Д.: Ничего! Ничего не было!

Е.Е.: Мама рассказывала, как они писали на каких-то старых газетах. Ни тетрадок не было, ничего.
На чём Вы писали? Где покупалось это всё?

Л.Д.: Нигде! На обрывках каких-то писали. Помню, у матери была такая длинная линейка, а я сидела на первой парте. И она меня посадила с мальчиком, тоже помню, фамилия у него была Сусер.
И у него всегда сопли текли. Всё время сопли текли. И никто с ним не садился. И она меня посадила к нему, к этому мальчику.
А я от него отдвигалась, так она меня этой линейкой доставала со своего стола, доставала по головке, чтобы я не отодвигалась. Это я помню.

Е.Е.: Православная женщина.
Л.Д.: Помню, уже была картошка, а плита… Плиту сделали каждому, а вначале плита была на улице длинная, как буржуечка, только она была прямая и длинная, большая такая, и на ней готовили для отдыхающих, для шишек этих.

Е.Е.: Как плита с кругами разновеликими.
Л.Д.: Так-так-так. Но варить-то было нечего тогда, а мать резала картошку такими кусочками и пекла на ней.
Е.Е.: Получались «чипсы».
Л.Д.: И нас всех угощала.

Е.Е.: Где потом оказались ваши одноклассники?
Л.Д.: Ничего не знаю! Подруга Галя Грибова была. Где она, чего? И другая Галя была – тоже где-то. Той семье мама помогала.
Им на отца прислали похоронку, это я тоже помню – а там было трое детей. И Галя, и мальчик учились у матери. И с Галей я училась.
А потом получилось, что он оказался жив. И он приехал сюда к ней, но приехал с женой. С молодой военной, фронтовичкой.
Его жену это так поразило, что она немножко помешалась. И трое детей!
И моя мать – Царство ей Небесное! – как-то помогала этим детям, забирала их, вела в школу, кормила и одевала. И эту женщину выходили.

Е.Е.: А он уехал.
Л.Д.: Да, он приехал, показался и уехал.
Е.Е.: Уж лучше б думали, что погиб.
Л.Д.: Лучше бы не приезжал! Помню, приехал в форме, уже майор или подполковник. А показался – и уехал. Это была такая трагедия с семьёй.
Детей позабирали, пока она лежала в больнице, мы жили в Пакино, она лежала в Оглоблино. Надо было её туда возить.

Е.Е.: А на чём ездили?
Л.Д.: Ходил поезд. Тоже какой-то был не дальнего следования, а что-то вроде вагончиков.
И дети, которые там остались жить, после 4 класса ездили в Ковров этим поездом.

Е.Е.: А машины какие-то были, автобусы?
Л.Д.: Ничего там не было, ничего.

Е.Е.: Мне рассказывала соседка, как после войны добраться из Киева в область было просто не на чем.
Л.Д.: Детей возили иногда на машине: часть была, так военные помогали, давали машину. А потом уже не знаю.

Е.Е.: Невозможно и представить. Вот когда что-то происходит с человеком, допустим, болеет, операция или ещё что-то, со стороны кажется – ужас.
А человек проживает это, выходит из этой ситуации и дальше себе живёт.
Когда слушаешь так рассказ или смотришь фильм документальный или не документальный, но о реальности, кажется – невозможно пережить.
Наверное, всё-таки вера. Молитвами чьими-то… А говорил кто-то о Боге?

Л.Д.: Никогда. Бабка была очень верующая, и все были верующими. Но никуда не ходили. Отец запретил им ходить.
Отец занимал руководящую должность, мать была директором школы.

Е.Е.: А как Вы узнали, что они были верующими?
Л.Д.: Это потом я уже узнала. Потом я узнала, что они крещёные, ходили в церковь

Е.Е.: А когда Вас крестили?
Л.Д.: Бабка крестила втихаря. Но мать-то знала, конечно. Втихаря крестили.
Е.Е.: А где крестили?
Л.Д.: Куда-то она ездила. Не знаю куда.

Е.Е.: Я читала, что были такие странствующие священники на тот случай, чтобы отпеть, крестить.
Вот они ходили по сёлам, городам, имели при себе запасные Дары.

Л.Д.: Помню, что в Коврове была церква. Во время войны – нет. Во время войны не знаю, что там делали, а потом там был склад.
Прекрасная старинная церковь, изумительная, там такие своды, такие стены, такое всё устройство!

Е.Е.: Единственная церковь была?
8Л.Д.: Нет, было несколько. А в этой церкви я сподобилась пособоровать, посповедать, причастить брата перед смертью. Я ездила – это Бог дал!
Приходил священник из церкви, мимо которой я проходила столько раз – и ничего не знала. Почему? Потому что молчали.
Позже у меня была подружка Ира. Она жила только с мамой, папы у неё не было, не знаю, где он был. С ней была такая история.
У Иры мама была не помещица простая, была какая-то из дворян, наверное. Пенкино (это усадьба – Пенкино) тоже принадлежало Ириной маме.
Их раскулачили, всех родственников в тюрьму посадили.
А она, как молодая, не причастная ни к чему, как ребёнок, не отвечающий за своих родителей, осталась жива и одна.
И каким-то образом отдали ей этот дом большой. Большую половину отдали врачу, а одну комнатку оставили ей с дочкой.
Понимаешь, её собственный дом! Но всё-таки комнату ей отдали. Хоть не на улице. Я в этот дом ходила.
Она ходила к нам, а я ходила к ней. Хорошая она была девочка. Мама у неё была хорошая: строгая такая.
Но знаешь, она была как старомодная. Рюшечки носила, кофточки такие, юбочки такие.
Но когда я к ней приходила, получала море удовольствия, как в музей какой-то приходила.
В музее под стёклами под разными, а здесь это всё я видела живьём.
У неё была комнатка на втором этаже. А с этой стороны – сени и дверь во двор, там маленький огородик у них был.
В квартире у них было очень просто. Столик стоял посредине, кроватка, диванчик какой-то и шкаф.
А в спаленке, где они с Ирой спали, там была кровать и такой интересный комодик. Сейчас я понимаю, что старинный.
Два комодика. Вот так стояли, и чего там только не было!
Маленькие салфеточки, чашечки, блюдечки позолоченные, что-то там написано, такое всё было интересное, такие шкатулочки! Я
, значит, любила всё так смотреть, а Ира мне всё показывала. И однажды она мне показала шкаф. Тот, что стоял в сенях.
Из шкафа она вытащила платья! Такие пышные, роскошные, с какими-то кружевами, с бантами!
Я думаю, что ж такое, всё у неё такое интересное, она мне всё показывала. Так мы с ней дружили.
Потом прошло время, и вдруг нам объявляют, что Ира – дочка врага народа, с ней ни дружить, ничего нельзя.
Это тоже испытала я. Пятый класс. А я же с ней дружила! Я стала мучиться. Как же быть! Все от неё отвернулись, все! Я – нет.
Мать её посадили, а эта девчонка, в 5 классе, осталась одна в доме.

Е.Е.: КАК?
Л.Д.: Вот так! Люди приходили, кормили её.
Е.Е.: Никуда её не определил, просто оставили в доме?
Л.Д.: Дома, да. Какая-то вроде тётка там нашлась, троюродная или двоюродная, взяла над ней шефство. Но она жила одна.
Е.Е.: Она в школу ходила?
Л.Д.: Ходила к нам в школу. Мне мать сказала: «В школе вы с ней чужие». Она что-то варила, и я ей носила, потихоньку.
Е.Е.: И что, ребёнок сидел, и никто с ней не общался?
Л.Д.: Никто с ней не общался.
Е.Е.: Ужас какой!
Л.Д.: Мне её так было жалко! Она жила без мамы. Про папу я не знаю. Не было, и не знаю. Она была пожилая, очень была пожилая, уже седая, женщина уже старая. Я всё думала, как это она такая старая, а Ира как я. А может так выглядела.
Ира была её, она поздно её родила. И вот значит, эта самая Ира – она одна в этом доме была. Как она там была – я не знаю.
Е.Е.: Как ребёнок мог один жить?
Л.Д.: Знаешь, помогали ей. Я принесу каши, кто-то ещё что-то. И так она жила. А потом она научилась шить.
У неё была машинка, и она из маминых платьев перешивала себе. Сама! Сама шила.
Эта Ира тоже училась в медицинском техникуме, как и я, – она хорошо училась, получала стипендию.
И вот, когда мы заканчивали техникум, мама её вернулась. Она вернулась уже глубокой старухой, глубокой старухой вернулась! И они так стали с ней жить. И эта Ира поступила потом в институт медицинский в Иванове. Вот сколько судеб у людей разных!

Е.Е.: Расскажите ещё что-нибудь! Как одевались? Как стали выходить по-тихонечку из нищеты? Как стали ходить в храм?
Л.Д.: В храм мы не ходили, я не ходила. Бабка моя ходила. И отец мой давал ей деньги. Он называл её мамашей, помню.
«Вот Вам, мамаша, на свечечку. Идите, поставьте свечечку». И как в пост он ей покупал рыбу.
А пасху пекли, ели они пасху за милую душу. Помню, как он собрал мать, бабку и сам сел.
И говорит, что, мамаша, сейчас такое положение. «Вы ходите в церковь, молитесь» (у неё книжечки были, она держала их в свёрточке, клала под подушку и читала. Когда читала, правда, не знаю).

Е.Е.: Жили в одной комнате?
Л.Д.: В одной комнате жили. У нас была 14-метровая комната и маленькая кухонка, и там был сделал как вроде лежачок.
И она там спала. А мы все в комнате. А тётя уже вышла замуж, уже своей семьёй жили. И этот разговор я помню.
«Время, говорит, сейчас такое, что если дети будут говорить что-нибудь о Боге в школе – нас посадят с матерью.
И что Вы будете делать с детьми? Поэтому Вы ходите, но в доме никто ничего не должен знать
».
И так они жили. Но мы никогда не слышали скандалов, никогда не слышали.
И помню – тоже Царство ему Небесное! – говорит он маме: «Моя Степановна! Моя Степановна!» Только так обращался к ней.
Ни скандалов не слышали, ни о Боге не слышали, правда. И ругани никогда не слышали.
Так и получилось, что они запретили нам. «Нас, говорят, заберут».
Она же в школе работала, а тогда тоже забирали. По ночам. Приезжал «чёрный ворон», называли его, приезжал и увозил неизвестно куда.
Никто не говорил, куда увезли, за что увезли. Молча.
О Боге мы никогда не слышали.
Помню как-то перед Пасхой бабушка говорила, что сегодня птичка гнезда не вьёт, а дéвица косичку не плетёт. Благовещение.

***********************************
9
Так беседовали мы в мае 2012 года, 71 год спустя.
Ещё – о детском докторе-фтизиатре немце по фамилии Кох, который спас от смерти Лидию Давидовну в конце войны.
О закрытых и полузакрытых режимных городах на территории СССР, к которым относился Ковров.
О родственниках, эвакуировавшихся с Валдая и не переживших блокады Ленинграда, о семейных традициях.
О ковровском фабриканте Абельмане, перешедшем после революции на сторону большевиков…
И, словно подводя итог, Лидия Давидовна возвратилась к самому началу.
«Помню, поезд, гудки-гудки. Поехали. Ж-ж-ж-ж. Какой-то был кошмар. Это был какой-то кошмар.
Так я, конечно, не вспоминаю, но когда вспомню – прямо вроде слышу, как на голову бомба летит.
Всё было, солнышко! Помню ночь, как мы сидели, туман помню, как сейчас.
Как он отходит, как светлеет, такой голубенький, серо-голубой поднимается.
И как вроде лягушки квакают. И тут камыши, и лилии, и вроде мать говорила, что слышно речь немецкую – она ж немецкий знала.
По воде слышно хорошо. Вот эта тишина, какая-то гробовая тишина, и чего-то ждёшь – ничего не знаешь, чего ты ждёшь.
А ведь могло же быть, что попали бы в плен, и в газовые камеры.
Вот десант высадился километрах в 4-5 от нас.
Ещё говорили, что они шли к перешейку. Помню, как здесь мелко и камушки, там перешеек.
Когда были съёмки фильма «А зори здесь тихие» – ещё мать моя жива была, смотрели вместе, она говорит: «Это съёмки там, где мы жили. Это озеро Селигер». А может, похожи озёра».  

Даст Бог, за этими воспоминания последуют другие рассказы наших дорогих прихожан: бабушек, дедушек, мам, пап, которые прожили долгую жизнь,
прошли разными путями, но встретились в Храме, чтобы – уповаем на милость Божию – и потом, в жизни вечной, быть рядом и видеть Лице Божие. 

Спаси Вас Господи, дорогая Лидия Давидовна,
за то, что поделились с нами, дай Вам Бог здоровья и сил! 

 

Побывала в гостях и расспросила р.Б. Евгения Ерёменко


Святителю отче наш, Феодосіє, моли Бога за нас!
Газета Колокол | Храм святителя Феодосія Чернігівського
© 2009-2023 Храм свт.Феодосія Чернігівського
(03179 Київ, вул. Чорнобильська, 2. тел. +38 066-996-2243)

За благословінням Блаженішого Володимира, Митрополита Київського і Всієї України.

Головний редактор - протоієрей Олександр Білокур , Головний редактор - Олена Блайвас, Технічний редактор - Олександр Перехрестенко


Відвідувачей на сайті: 183