10 февраля 1919 года в Покровском соборе Бизюкова монастыря (Свято-Георгие-Бизюков монастырь недалеко от Каховки, Херсонщина) шло богослужение. Махновцы, воевавшие тогда на стороне большевиков, ворвались в храм. Схватив священников и служителей из братии, красные партизаны затащили их в «запорожский» погреб. Золото требовалось махновцам; они рассчитывали, что в богатом монастыре, который беспрестанно с конца 1917 года грабили большевистские банды, оставалось еще чем поживиться.

Смиренные узники предали себя воле Божьей. От чего больше озверели бандиты – от отсутствия добычи или кротости монашеской?
Пленников изрубили шашками: кровь брызгала и темными полосами стекала по стенами подвала…
Оставшихся по каменной лестнице свели вниз к покрытому льдом Днепру.
Братья, перекрестившись, падали в прорубь.

Спасать монахов прибежала вооруженная екатеринославцами охранная дружина.
Отбили у махновцев иссеченных шашками игумена Варсонофия, отца Онуфрия.
Тех, кто еще дышал, крестьяне погрузили на телегу и увезли в деревню.

В 1921 году монастырь закрывают.
Расхищено, разрушено, пущено по ветру богатейшее хозяйство, веками обрабатываемые поля, виноградники, сады. Уничтожены четыре храма, семинария, больница, которая в годы Первой мировой войны служила лазаретом для раненых фронтовиков, детский приют для 200 воспитанников, гостиницы, пекарня, электростанция.
К 1922 году на территории Таврского Афона остается один собор. В 1923 году закрыт и он.

Начинаются эксперименты.
Завозят рязанских крестьян, американские колонисты создают артель «Селянская культура» – запустение…
Наконец, над входом прибивают надпись «Совецкое хозяйство Красный маяк».

В годы, которые вошли в историю Украины, Поволжья и Казахстана как «голодомор», в большом трехэтажном братском корпусе открывают школу комсомольского и партийного актива.
Силы, упавшие в борьбе за счастливое детство, будущие строители коммунизма подкрепляют в бывшей монастырской трапезной продуктами, подвезенными из спецраспределителей.
Из окрестных сел сползаются голодающие дети, копошатся во дворе и умирают. Их тихо сносят и скидывают в Пропасную балку.

В единственном не разобранном на кирпичи храме Покрова Пресвятой Богородицы вовсю кипит культмассовая работа.
Со сводов над хорами взирают на танцульки лики ангелов и святых.
Каждый новый комендант под угрозой срыва антирелигиозной пропаганды забеливает ненавистные образы.
Но снова и снова проступают кроткие лица сквозь слои штукатурки.
Наконец, самый изобретательный хватается за кисть и дорисовывает вокруг глав православных святых космические скафандры.

Я часто думаю, читая бесчисленные истории о поруганных храмах: святотатство – одно из самых страшных преступлений, и совершить его может только отъявленный безбожник, человек, не верящий ни в Бога, ни в черта.
Но, стоя перед на твоих же глазах свершающимся чудом, кощунствовать над ликом святого, неуклонно проступающего пред тобой, несмотря на все твои усилия избавиться от «рисунка», то есть понимать, что перед тобой – иная сила, грозная, недоступная… и, тем не менее, продолжать совершать преступное деяние, – на это простой смертный, который поостережется даже улицу переходить, если ему черная кошка дорогу перебежала, не способен.
И, нуждайся я в доказательствах существования мира иного, то последнее сомнение отвергла бы, понимая, что совершить это может только существо, которым завладели бесы.
Зацепив стальным тросом, тянут тремя тракторами алтарную арку Вознесенского собора. подрывают фундамент, закладывают взрывчатку – все бесполезно. Так и стоит она, одна – все, что осталось от пяти величественных храмов.
С той поры перестали появляться над селом аисты.

Накануне 100-летия Ленина бульдозерами срезается монастырское кладбище, старые кресты, надгробья.
Крестьяне, собравшиеся вкруг отверзшихся могил, видят нетленные мощи святых угодников в облачениях, с деревянными нательными крестами.
Площадку выравнивают под школьный стадион. Дети играют в футбол и гоняют по полю череп монаха…

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Детство, благочестивая юность, учеба в Пастырско-миссионерской семинарии – всё шло живым и благодатным путём, которым двигалось русское духовенство перед тем, как лицом к лицу встретить годы испытаний.
В Григорие-Бизюковом монастыре, где молодым послушником Василий Юрченко принял постриг с именем Варсонофия, он и был оставлен, сначала при семинарии, а затем игуменом самой обители.
Провел бы свою жизнь отец Варсонофий в трудах и заботах о монастыре, о братии, о пастве, но в 1917 году «Аннушка разлила масло».

…«Под угрозой немедленного расстрела большевики потребовали выкуп в размере многих тысяч рублей», – рассказывал о тех годах своим сокамерникам отец Варсонофий.
Такой суммы у братии не было, и монахов поставили к стенке:
«Я чувствовал необычайный духовный подъем от того, что скоро буду в Царствии Небесном.
И я был горько разочарован, когда прибежал монах с нужной суммой и разстрел отменили».

Когда монастырь закрыли, отец Варсонофий некоторое время скрывался в доме у брата, но его нашли и заперли в подвал.
Ряса истлела от сырости, а вшей можно было сгребать руками…

После освобождения отца Варсонофия назначают священником Свято-Натальинской церкви села Высокие Буераки около Елисаветграда (сейчас Кировоград).
Вместе со своим братом по монастырю, епископом Онуфрием (Гагалюком) он становится ревностным обличителем обновленчества.
Власти поощряли и поддерживали обновленцев административным ресурсом вовсе не потому, что их волновало, на каком языке будет вестись богослужение: готовы были раздувать все, что шло во вред православной церкви.
Когда же оказалось, что дезориентировать ни паству, ни духовенство не удается, то сектантов за ненадобностью расстреляли.

На проповеди батюшки Варсонофия – смиренное обращение, мягкий голос – собираются со всех храмов.
В округе из восьмидесяти обновленческих приходов не остается и десяти.
С регулярностью кукушки в храм, где он служит, заявляются красноармейцы.
Батюшку арестовывают, допрашивают, сажают в тюрьму, отпускают, против него ведут судебные процессы, но духа сломить не могут.

Накануне Вербного воскресенья 1924 года в Покровскую церковь явился обновленческий епископ и потребовал ключи.
Прихожане собрались вкруг храма, особенно неустрашимыми, как пишет свидетель, были женщины, плотно вставшие у дверей.
На помощь обновленцам присылают отряды конной милиции, комсомольцев, комбед…
Наконец, пожарная команда струями холодной воды из шланга разгоняет народное сопротивление.
Власть объявляет отца Варсонофия зачинщиком бунта, арестовывает членов приходского совета и мирян…

В 1925 году отец Варсонофий и владыка Онуфрий оказываются вместе в Харькове, без права выезда.
Надо сказать, что судьба владыки Онуфрия, канонизированного Русской Православной Церковью в 2000 году в сонме новомученников и исповедников Российских, также ведет его через аресты, ссылки, служение и мученический венец.

1 января 1931 года повсеместно производятся массовые аресты уцелевших к тому времени епископов, священников, церковных старост и даже прихожан. Схвачен и отец Варсонофий.
От него добиваются показаний, применяя средства, уже многажды описанные: не дают спать, инсценируют расстрелы, лишают пищи, а потом кормят и не дают пить.
После пяти лет заключения в темниковских лагерях переводят в концлагерь, расположенный в упраздненной Саровской обители.
Насильно, с побоями, остригают бороду.
Тайно ночью он пробирается к могиле святого Серафима Саровского, молится, читает акафист.
«Он совершенно искренне принимал заключение, – рассказывал впоследствии его келейник, отец Павел, – как возможность духовного совершенствования, без страха и с благодарностью Богу».

По окончании срока ему удается вернуться в Харьков.
Гонения на Церковь становятся практикой повседневной жизни: служащие советских учреждений боятся публично перекреститься, православные требы вытесняются «красными крестинами», погребение отправляется по «особому советскому чину», с музыкой и красным флагом.
Младенцам присваивают новообразованные имена типа Тракторина. Ченальдина (Челюскинцы на льду), Даздраперма (да здравствует первое мая).
Детей обязывают доносить на родителей, если те держат дома иконы, и особо отличившихся отправляют в награду в Крым.

Отец Варсонофий, скрывая сан, в обыкновенной, подпоясанной русской рубахе, ездит по своим прежним приходам на Кубани, в Донбассе, Одессе…
…«На окраине города, – вспоминает духовный сын старца, который сопровождал его в Херсон, – в доме, находящемся в глухом месте и огражденном высоким забором, батюшка Варсонофий исповедовал в течение двух дней и ночей приходящих людей, которые друг другу передавали о его местонахождении. Не было у него времени и поесть».

В одной из таких поездок бдительные органы батюшку выследили.
На Колыме он сильно заболел, его посчитали умершим и выкинули тело. Утром нашли сидящим среди негнущихся, кучей сваленных трупов.
Сам старец об этом случае рассказывал: когда его выбросили, он был без сознания, очнувшись, почувствовал тепло.
«Свет озарил ночное небо, явился Сам Христос, который протянул руку и сказал: “Дерзай, ты мне еще нужен на земле для проповеди Евангелия”»…

Отбыв срок, четыре года пролежал батюшка по лагерным больницам; на теле – незаживаемые раны, которые постоянно сочились, одна нога не сгибалась, другой ходил только на пальцах; до конца жизни не выпускал костыли.

В 1954 отец Варсонофий получил назначение на священническое место в Екатерининский собор города Херсона, последний храм его жизни.
Сильно болел, знал заранее, когда Господь призовет его к себе, готовился к смерти.
17 октября 1954 года, в день своего небесного покровителя Варсонофия, старец отошел ко Господу.

2 марта 2007 года были обретены мощи исповедника и перенесены в Свято-Духовский кафедральный собор Херсона.
Решением синода УПЦ архимандрит Варсонофий (Юрченко) причислен к лику местночтимых святых Херсонской епархии.

(из книги Елены Зелинской «На реках Вавилонских»)