Среди объявлений иллюстрированных изданий, рассылаемых
перед Рождеством, к нам в дом попал один лист, на котором был
изображён митрополит Филипп перед Иоанном Грозным. Доселе ещё
я живо помню этот несколько размазанный чёрный рисунок: Филиппа,
не сводящего строгого взора с лика
Спасителя,
царя, гневно перед ним стоящего и опирающегося на жезл, и толпу
опричников. Не знаю, кто мне объяснил содержание картинки, но
подвиг Филиппа возбудил во мне необыкновенный, хотя и молчаливый
восторг.
Я никому не рассказал о том, что пережил, но несколько дней ходил,
всё думая о Филиппе.
В самый день экзамена нам сделали ванну. Сидя в ванне, переживая
ощущение необыкновенной уютности, я весь переносился в такой же
студёный зимний вечер в Москву, в боярский дом Колычевых и видел
Филиппа, мальчиком, отроком, при дворе великокняжеском, взрослым,
в одежде простолюдина уходящего из Москвы.
На другой день вечером отец забрал нас всех в сани и повёз
по городу. Когда мы вернулись домой, пришла неожиданная весть.
У нас была старая няня Марья Андреевна, почтенная, видная собою,
медлительная в движениях и очень любящая старушка, которая вынянчила
нас всех. Она обыкновенно приходила к нам на большие праздники,
в дни именин и рождения каждого из детей, так что мы ждали её
скоро.
Между тем, когда мы вернулись домой, у нас сидела её сестра
и сказала, что Марья Андреевна внезапно скончалась.
Я уже тогда был уверен в бессмертии души и с детской наивностью
полагал, что душа первое время по разлучении с телом видимым
образом ходит по тем местам, где она жила, и я поджидал, что
Марья Андреевна придёт к нам в комнату ночью.
И вот исчезновение близкого человека, который на днях должен
был улыбнуться нам и теперь не придёт никогда, никогда, и появление
на землю чудного Младенца - эта смерть и эта жизнь сливалась
в одну общую тайну, образуя, быть может, в душе и весь земной
век, чувство глубокого умилённого смирения перед неразрешимыми
и вере лишь понятными загадками бытия.
В первый день праздника по утру всегда являлся к отцу какой-то
старик очень аппетитного вида.
Мы слыхали, что этот старичок очень бедный и что у него есть
внуки. Кажется, нам говорили, что отец его знает уже не один
десяток лет, и я думаю, что отец его содержал. Потому он приходил
к нам и приносил какие-нибудь незатейливые игрушки в виде белых
мохнатых кроликов, какие-нибудь тёплые варежки или что-нибудь
в этом роде. Мне всегда было страшно жаль этого маленького старичка,
его старости, его тихого голоса и ласкового взгляда и того,
что он пришёл в такой мороз.
Потом наступало веселье и светская сторона праздника. К нам
приезжали родные и знакомые. Нас иногда возили на большие ёлки,
детские праздники, где было много нарядных детей и много всякие
лакомств, на костюмированные вечера.
Я помню, как ни весело бывало на всех таких сборищах, после
них я чувствовал какую-то тоску. В праздники я ожидал чего-то
особенного, захватывающего, а всё было бледно и недостаточно.
Я думаю, что много людей, способных к религиозным переживаниям,
испытывают то же, пока не сумеют уйти всецело в мир веры.
И думаю теперь, что детям лучше, чем их возить на праздники
или в театры, надо больше, больше говорить о Христе, показывать
картинки, изображающие Христа беспомощным младенцем.
Надо раньше думать об утолении той жажды, жажды палящей, жажды,
иссушающей душу, которая ждёт некоторых детей с первых сознательных
годов и утолит которую ребёнок только тогда, когда Христос возьмёт
его на свои руки, как взял некогда младенцев, принесённых к
Нему.
Евг. Поселянин. Тайна воскресения