Моя мать три года умирала от рака. Её оперировали - и неуспешно.
Доктор сообщил мне это и добавил: "Но, конечно, Вы ничего
не скажете своей матери".
Я ответил: "Конечно, скажу". И сказал.
Помню, я пришёл к ней и сказал, что доктор звонил и сообщил, что
операция не удалась.
Мы помолчали, а потом моя мать сказала: "Значит, я умру".
И я ответил: "Да".
И затем мы остались вместе в полном молчании, общаясь без слов.
Мне кажется, мы ничего не "обдумывали".
Мы стояли перед лицом чего-то, что вошло в жизнь и всё в ней перевернуло.
Это не был призрак, это не было зло, ужас.
Это было нечто окончательное, что нам предстояло встретить, ещё
не зная, чем оно скажется.
Мы оставались вместе и молча так долго, как того требовали наши
чувства.
А затем жизнь пошла дальше.
Но в результате случились две вещи.
Одна - то, что ни в какой момент моя мать или я сами не были замурованы
в ложь, не должны были играть, не остались без помощи.
Никогда мне не требовалось входить в комнату матери с улыбкой,
в которой была бы ложь, или с неправдивыми словами.
Ни в какой момент нам не пришлось притворяться, будто жизнь побеждает,
будто смерть, болезнь отступает, будто положение лучше, чем оно
есть на самом деле, когда оба мы знаем, что это неправда.
Ни в какой момент мы не были лишены взаимной поддержки.
Были моменты, когда моя мать чувствовала, что нуждается в помощи;
тогда она звала, я приходил, и мы разговаривали о её смерти, о
моём одиночестве.
Она глубоко любила жизнь.
За несколько дней до смерти она сказала, что готова была бы страдать
ещё 150 лет, лишь бы жить.
Она любила красоту наступавшей весны; она дорожила нашими отношениями.
Она тосковала о нашей разлуке: Oh, for the touch of a vanished
hand and the sound of a voice that is still… Порой, в другие моменты
мне была невыносима боль разлуки, тогда я приходил, и мы разговаривали
об этом, и мать поддерживала меня и утешала о своей смерти.
Наши отношения были глубоки и истинны, в них не было лжи, и поэтому
они могли вместить всю правду до глубины.
И кроме того, была ещё одна сторона, которую я уже упоминал.
Потому что смерть стояла рядом, потому что смерть могла прийти
в любой миг, и тогда поздно будет что-либо исправить, - всё должно
было в любой миг выражать как можно совершеннее и полнее благоговение
и любовь, которыми были полны наши отношения.
Только смерть может наполнить величием и смыслом всё, что кажется
как будто мелким и незначительным.
Как ты подашь чашку чаю на подносе, каким движением поправишь
подушки за спиной больного, как звучит твой голос, - всё это может
стать выражением глубины отношений.
Если прозвучала ложная нота, если трещина появилась, если что-то
неладно, это должно быть исправлено немедленно, потому что есть
несомненная уверенность, что позднее может оказаться слишком поздно.
И это опять-таки ставит нас перед лицом правды жизни с такой остротой
и ясностью, каких не может дать ничто другое.
*О, хоть руки прикосновенье!
О, хоть услышать голос смолкший…
(Теннисон)
|