В глубине большого сибирского
леса звонили. Звон ясный, прохладный, как далёкое журчание
родника. Словно заря с зарёю, он сливался с густым шумом
апрельского леса, вечерними туманами, лесными озерками талых
снегов, с тонким звенящим шелестом предвесенья.
Я затерялся в лесной чаще и пошёл навстречу звону. В белом
круге тонких берёз показался убогий монастырский скит. Вечернее
солнце золотило бревенчатый храм. В пролёте колокольни седая
в чёрной скуфье голова звонаря.
Я вошёл в святые врата обители и сел на скамью. На колокольне
отзвонили. Ко мне подошёл седой инок.
- Звонарь Антоний, - сказал он и уставно поклонился. - Редко
кто заходит в нашу обитель… Видите, каково запустение.
- Много ли у вас братии? - спрашиваю.
- Кроме меня, никого. Все ушли в страну далечу… Кто лесной
суровости не выдержал и в мир ушёл, а иные смерть мученическую
приняли… Года три назад пришли к нам в ночь на Успенов день…
Очень били нас. Глумились. Иконы штыками прокалывали… В
ту ночь расстреляли они схимника Феоктиста, иеромонаха Григория,
иеромонаха Македония, иеродьякона Сергия, послушника Вениамина…
Он посмотрел на близлежащее скитское кладбище.
- Теперь один я здесь! По-прежнему звоню, молитвословлю,
в огороде копаюсь, в лес за дровами хожу…
- А не боитесь, что на ваш звон опять придут сюда?
- Пусть приходят, но я устава нашего не преступлю… Однако
прискорбно, что много лет, как затворены врата в алтарь
Господень и некому совершать Литургию…
На время задумался, опустив голову, а потом опять вскинул
на меня золотые от заката глаза и сказал:
- Завтра Великий понедельник! Ежели можешь, то пойдём со
мною молиться…
Мы вступили в завечеревшую церковь.
Антоний затеплил свечи перед затворёнными вратами алтаря
и стал на клирос. Свечи осветили пронзённые штыками старые
иконы.
Началась великая Страстная утреня.
Вся Русская земля зазвучала в древнем каноне Страстной седмицы:
"Непроходимое волнующееся море… Божиим своим велением
иссушившему…".
|