Вот Авраам скончался в старости доброй, престарелый и насыщенный жизнью.
А я насытился жизнью давно, ничто не влечет меня в этом мире, отошли от меня пустые слова, перестав цепляться за предметы мира сего.

Но красота вливается в сердце мое, будто в нем нет дна.
Вот лужа, покрытая утренним хрусталем, вот шахматный пол в городской бане и одинокая лампочка дает все оттенки вселенной на кафеле.
Если человека охватывает волна блаженства, - пусть даже совсем небольшая волна, он начинает тосковать по дням юности своей и беззаботности, которая играла в прятки, да так и не была найдена. И двор тот забыт, не найдешь, не сыщешь.

Между волнами в воде - ямы.
Один кричит "Осанна!", другой видит, как Любовь ведут на крест, и вот даже после ликующе радости Пасхи наступает суббота Светлой недели, закрываются врата алтаря, как будто запираются двери небесные, и все становится труднее, душа ослабевает, малодушествует, ленится, всякое духовное усилие становится трудным.
Приличный человек чувствует эту горечь во всем, что пало после грехопадения.
Его обед приправлен отчаяньем, он сыт давно в регистре от отрыжки до тошноты, а его все потчуют, суют в рот кусок за куском, а его судорожно тошнит: оставьте меня, я не хочу...
Судорога сводит тело вопросом: "Где праздник твой без меры и предела, которым владеет верующий?"
Радость отвернулась от него, и лишь болезнь не покинет его, разлука не предаст, смерть не изменит.

Для себя сотворил Ты нас, Господи, и сердце наше мается-мается, пока не успокоится в Тебе. Но что же я тоскую как слепой и оглохший?
Отчего тягота на сердце, отчего все, на чем я стоял, подломилось, и стоять мне не на чем, чем я жил, того уже нет и мне нечем жить.

Авраам вот отошел насыщенный жизнью, а меня полощет этой жизнью, тошнит изо всех щелей.
Я давно уже знаю, что тщетно то, что я делаю ныне, и что будет завтра - это пустое.
И что выйдет из всей жизни моей?
Устремления ума успокаиваются в одном только неясном предчувствии существования Твоего, но тоска противоположна уму, она вытекает из сердца, где есть место страху, где царит сиротливость и одиночество среди всего чужого.
Можно успокаивать себя тем, что тоска есть потребность души.
Вот слышу кто-то говорит уму: "…Мы должны мыслить и нематериальную сущность, рассудочный мир, и высочайшее из всех Существ, потому что только в них, как в вещах самих в себе, разум находит полноту и удовлетворение".
Болван, ему неведомы страдания, только позволяющий себе свободу, а значит отравленный сомнениями, может жалко скулить в углу: "Нет! Вернись со всеми Твоими муками к последнему из всех одиноких, о вернись же! Все ручьи моих слез текут к Тебе, и последняя вспышка моего сердца теплится еще для Тебя. О, вернись, неизвестный мне Бог! Мое горе! Мое последнее счастье…!"

Всякая радость отравлена, пусть даже все желания, что жаждет душа, удовлетворятся.
И что же, будет ли тебе от этого радость, будет ли счастье? Нет, не будет.
А если так, то цели нет передо мною, сердце пусто, празден ум, и томит меня тоскою однозвучной жизни шум.

Да, ум знает о Боге, его тоска - отсвет существования Предмета тоски.
Бог есть, и в этом не приходится сомневаться, но вот существую ли я, и что во мне - от Него?
Эта тоска полыхает очистительным огнем во мне, но и как всякий клей, она - прокладка.

Вот, изнемогает во мне дух мой, открою Тебе печаль мою.
Я двух людей встречаю неразлучно, они глядят таинственно и чудно.
Один, ветхий, имеет в руках закон смерти, он заявляет на свое право существовать вне Бога.
Другой, юный, хрупкий и нежный, имеет закон жизни и от него веет вечной весной.
Боже мой, Боже, зачем ты оставил меня вместе с ними, отчего Ты не тоскуешь со мной перед лицом моей смерти?
Вложи в руку мою кинжал и дай мне убить ветхого старца -самого себя.
Дай мне кинжал молитвы, чтобы вонзить себе в сердце.
Дай мне твердости, холодной и беспощадности: пусть сердце мое окаменело, мысли помрачены, воля устремлена ко злу, плоть моя полыхает пламенем, но я хочу Твоей победы во что бы то ни стало, любой ценой; победи меня, покори меня, разбей меня - но спаси!

Каким иду я к Тебе: в лохмотьях, грязный, нищий, с запекшейся кровью, голодный той тоской, которая выше надежды. Ибо тоска моя подняла голову мою выше обстоятельств и прогнала сон равнодушия.
Вот, я видел упивающихся творческим трудом, и они оставались алчущими.
Я видел овладевших землей, и они стали рабами ее, взяты от земли к земле и вернулись.
Я видел женившихся на личном счастье и их не пускали на пир Божий.

И я видел тоскующих, голодных, грязных, оскверненных, изуродованных.
И ангелы мыли им ноги и лечили их раны, принимали их с честью.
Не было больше отрепий, ни кровавых ног, ни грязного тела, а была просто радость, чудо новой жизни.
А пока сердце не умирает в человеке, оно тоскует, но тоска эта, как принятие свободы, в радость обернется.

ЖЖ автора