Давным-давно,
в первый год моего воцерковления, я очень удивился, когда
священник, читая проповедь на
Вербное
воскресенье, сказал: «Ну вот, дорогие мои, окончен
Великий Пост…».
Как же окончен, недоумевал я, ведь впереди еще целая неделя
строжайшего поста.
Потом понял. Да, разумеется, по-прежнему нельзя того
и сего, только это уже не Великий Пост, а совершенно
особое время — Страстная седмица.
И смысл ее богослужений — уже иной. Шесть недель мы
постились ради того, чтобы упражнять свою волю, чтобы
вырваться из бытовой суеты и «повернуть глаза зрачками
в душу», увидеть свои грехи и страсти, очиститься от
них в таинстве покаяния.
Но сейчас пришло время направить взгляд в другую сторону
— на Того, Чьи смерть и Воскресение мы вскоре будем
вспоминать за богослужением.
Впрочем, слово «вспоминать» — какое-то вялое и приблизительное.
Вспоминать можно и чисто умственно — как, например,
формулу перекиси водорода или статью Гражданского кодекса.
А нам, христианам, предстоит работа не столько для ума,
сколько для сердца.
Правильнее, наверное, будет «переживать».
Последняя неделя земной жизни Спасителя…
Тут всё: и восторги толпы, и предательство, и издевательства,
и пытки, и смерть, и победа над нею. Пропустить бы это
через свое сердце, почувствовать Его печаль как свою,
Его страх и боль как свои… Ведь без этого — никак.
Если мы соединяемся со Христом в таинстве Причастия
— то ведь не только с Его торжеством соединяемся, но
и со страданиями. Иначе это единство окажется каким-то,
извините, «гламурным», а лучше прямо сказать — фальшивым.
Потому, кстати, в эти дни и продолжается «физический
пост» — пищевые ограничения, отказ от развлечений. Уже
не для того, чтобы «качать духовные мышцы», а просто
не время сейчас для радостей и удовольствий.
Когда у тебя умирает близкий человек — тоже как-то не
до вкусностей и «культурных мероприятий».
Но главное, конечно, не в отказе от деликатесов.
Главное — это службы Страстной седмицы, помогающие нам
«настроиться на волну», хоть в какой-то степени почувствовать
то, что чувствовали две тысячи лет назад апостолы и
их Учитель.
Две тысячи лет — это много, конечно, но литургическое
время не совпадает с физическим.
И действительно, в эти дни что-то такое разлито в воздухе…
какое-то напряжение, как перед грозой. Вроде все как
обычно — то же небо над головой, та же давка в метро,
те же проблемы на работе, те же лица вокруг… И, тем
не менее, что-то неуловимо меняется, что-то сдвигается
в мире.
На Страстной такая «наэлектризованность души» свойственна
многим.
Но это не какая-то экзальтированность, не «психическая
индукция», и даже прямой связи с богослужениями может
не быть. К примеру, несколько лет назад я на Страстной
сильно заболел и вообще не мог присутствовать ни на
одной службе — а «наэлектризованность» (или, лучше сказать,
сопричастность) ощущал не менее остро, чем раньше.
Но если говорить о церковных службах этой седмицы,
то для меня самая сильная, самая «настраивающая» — утреня
Великой Пятницы со чтением 12-ти Евангелий.
Кстати, субъективно для меня это самая тяжелая служба,
даже физически, домой я после нее приползаю еле живой.
С другой стороны, усталость что-то сдвигает в мозгах,
и бывают моменты (увы, короткие), когда очень остро
чувствуешь некоторые вещи.
Пожалуй, из всех чтений этой службы для меня пронзительнее
всего — история с петухом, то есть отречение Петра.
Каждый раз я представляю себя на его месте.
Вот, всё кончено, вдребезги надежды и мечты, зло этого
мира опять победило, и, кажется, навсегда. Полный, казалось
бы, мировоззренческий кризис, в душе все перевернулось
— и на этом фоне просыпается обычная человеческая осторожность.
Обычный рассудок, здравый смысл, холодный расчет.
Тот, кто еще совсем недавно готов был радостно умереть
за Христа, вдруг начинает «мыслить трезво» — и в ответ
на обвинения бдительной служанки (ох, знаком, знаком
нам этот человеческий тип!) говорит, что не знает Сего
Человека.
Причем ведь не просто «ой, ну да отстань ты, ну чё привязалась?»
— Петр, как прямо сказано в тексте Евангелия, клянется
и божится.
«Тогда он начал клясться и божиться, что не знает Сего
Человека» (Мф. 26:74).
Эти слова, «клясться и божиться», настолько затерты
временем, что сегодня почти не замечаются. Но ведь для
иудеев, современников Христа, это было очень серьезно
— поклясться Именем Бога.
Петр ведь не только заявил, что незнаком со Христом
— он Бога себе в свидетели призвал.
Если подумать, это же сугубое безумие: он просит Бога-Отца
подтвердить, что не знает Его Сына, не имеет с Ним ничего
общего!
И ведь, вполне возможно, вспоминает при этом слова Христа:
«Филипп сказал Ему: Господи! покажи нам Отца, и довольно
для нас. Иисус сказал ему: столько времени Я с вами,
и ты не знаешь Меня, Филипп? Видевший Меня видел Отца;
как же ты говоришь, покажи нам Отца? Разве ты не веришь,
что Я в Отце и Отец во Мне? Слова, которые говорю Я
вам, говорю не от Себя; Отец, пребывающий во Мне, Он
творит дела» (Ин. 14:8-10).
Потому-то Петр, услышав предсказанного петуха, и плакал
горько.
Получается, что предал он не только Сына…
Но в его слезах — зерно надежды.
Да, в душе все вверх тормашками, да, не сбылись мечты
— но любовь-то к Иисусу никуда не делась. В этом, кстати,
на мой взгляд, еще одно отличие Петра от Иуды — тот
потерял не только веру в божественное происхождение
Спасителя, но и простую человеческую любовь к Нему (и
потому его раскаяние кончилось не покаянием, а осиной).
Нам,
конечно, легче, нежели Петру.
Мы прекрасно знаем, чем все закончится, знаем, что за
Распятием будет Воскресение.
К сожалению, это знание часто нивелирует для нас трагедию
крестной смерти.
Вообще, очень по-человечески: ну, раз все в итоге вышло
хорошо, зачем зацикливаться на подробностях? Только
вот язвы на руках и ногах Христа никуда не делись (в
чем, кстати, смог убедиться апостол Фома).
Радость Воскресения не зачеркивает, не отменяет трагедию
Пятницы.
Вернее, так: не зачеркивает, а преодолевает.
Мы часто цитируем апостола Павла: «Если же мы умерли
со Христом, то веруем, что и жить будем с Ним» (Рим.
6:8) — но акцентируемся больше на последних словах.
Дни же Страстной седмицы помогают нам понять, что не
только жизнь, но и смерть мы должны разделить со Христом.
Это — если, конечно, не превращать все в формальное
отстаивание служб — тяжело.
Душе больно, темно. Но впереди — рассвет Воскресения.