 |
|
Митрополит Трифон (Туркестанов)
Давно уже телесно изнемогал в Бозе почивший возлюбленный отец наш. Надо было удивляться, как выдерживал он столь тяжёлые труды...
|
Воспоминания быстрою чередою проносятся предо мною.
Мне вспоминается, как в первый раз я, ещё юношей, со страхом стоял перед ним…
Как сумел он утешить меня и успокоить, с каким восторгом я возвратился к себе.
Вспоминается, как в своей маленькой скитской келлии он благословил меня облечься в иноческую одежду, с каким благодушием он тогда смотрел на меня, какие наставления давал мне… вспоминается, как ровно год тому назад прибыл я сюда, волнуемый различными сомнениями; с какою любовью он разрешил все сомнения, не дававшие мне покоя.
И вот ровно через год я ещё увидел его, но уже сомкнулись очи, язык не глаголет, и он уже не обещает молитв, а сам просит наших молитв…
Ты сам, возлюбленный наш, постоянно повторял и незадолго до кончины своей, утешая меня в потере отца, сказал ещё раз, что смерть посылается Милосердным Господом в самое лучшее время для человека, когда его душа наиболее к ней приуготовлена.
И хотя твоя блаженная жизнь была постоянным и неуклонным служением Богу, тем не менее, проходя по законам духа различные степени совершенства, ты теперь «пошёл в гроб» (Иона пророк), «как пшеница созрелая, вовремя пожатая, или якоже стог гумна, вовремя свезенный…»
И теперь можно засвидетельствовать, что отличительным качеством нашего дорогого старца была та добродетель, которая является свойством верных учеников Христа и без которой все остальные добродетели – как
медь звенящая или кимвал звучащий, по словам апостола. Это
христианская о Бозе любовь.
Не та пристрастная языческая любовь, любящая только любящего его и делающая добро только тем, которые почему-нибудь полезны или приятны для неё.
Но
та любовь, которая во всех людях видит прежде всего образ и подобие Божие – и любит его, и плачет о его искажениях, если замечает их. И не гордым словом упрёка встречает слабости и немощи человеческие, но все их несёт на себе…
Вот этой-то любовью было проникнуто всё существо нашего батюшки…
Свидетельством этого вся жизнь его.
И в самом деле: не богатство и знатность, не какие-нибудь таланты, развлекающие суетность человека, – нет, смиренная келья, убогий одр и на нём полурасслабленный с виду старец привлекал к себе православную Русь…
И знатные, и убогие, и учёные, и простецы, и духовные, и мирские, мужчины, женщины и дети – все стекались сюда… И как часто случалось, что человек, раз приехавший, и, может быть, из простого любопытства, под обаянием святой души старца оставался здесь навсегда, бросивши вся «красная мира» и посвятив себя служению Богу. Не только слава и речи, но и самый вид, прикосновение, самое присутствие сильного духовного человека уже благотворно и спасительно действует на существо другого человека, врачуя его недуги, возбуждая его к доброму, вызывая в нём молитв и слёзы.
И вот, возлюбленный наш, ты в последний раз предстал пред нами, окружённый многочисленным священным собором с самим владыкою архипастырем нашим во главе, и ты просишь у этого сонма священников, из которых многие – твои ученики, а некоторые и сами сделались наставниками других, иноков и инокинь, просишь и всех, здесь присутствующих, духовных детей твоих, словами священного писания:
«Непрестанно молитесь о мне ко Христу Богу – да вселит мя, идеже свет животный».
И верь и надейся, возлюбленный наш, что не только устами, но и сердцем воззовём и всегда будем взывать, пока есть дух в теле нашем, к Милостивому Богу: со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная, но радость, но успокоение вечное, или вечный покой».
15 октября 1891 года,
Оптина пустынь